Под деревом сидели могильщики, ели, пили и произносили здравицы.

— Знатные поминки справил царь; и на славу угостил; как говорится, птичьего молока и того было вдоволь.

— Говорят, в городе появилась чума. Если это правда, будет у нас еще много такого птичьего молока.

— Да, тогда наедимся до отвала.

Царя покоробило откровение могильщиков.

Несчастные, они мечтают о море и чуме, чтобы поесть вдоволь!

— Бедный наш царь! — проговорил один из могильщиков. Лаша прислушался. — Видно, сильно любил свою Лилэ! И как тоскует — постарел прямо на глазах.

— Эх, дружище, — возразил другой. — Царь-то найдет себе еще красавицу. Ты лучше скажи, как теперь быть бедному Лухуми. Вот он валяется на могиле, как бездомный пес, и воет от тоски.

— Да уж верно! — согласился первый. — Живую отобрали, хоть мертвая ему достанется. Он любил ее! А царю что?! Он-то не потревожит себя среди ночи, чтоб оплакать мертвую наложницу.

Болью отдались эти слова в сердце Лаши.

— Только плохо будет, если увидят здесь Лухуми, — продолжал могильщик. — Не дадут ему жену оплакать.

— Кто же ему помешает? По какому праву?

— Скажешь тоже!.. По какому праву… Как живую отобрали, так и мертвую не отдадут…

Царь съежился и, как побитый, побрел дальше.

Еще издали он увидел громадную тень Лухуми, распростертого на могильном холмике.

Подойдя ближе, Лаша услышал его рыдания. Стараясь не шуметь, царь прислонился к стволу кипариса.

Лухуми медленно поднял голову, встал, глухо причитая и ударяя себя в грудь. Потом опять свалился и застонал, не в силах оторваться от могилы.

Когда он снова поднял голову, необычайно красивым показалось Лаше его обезображенное шрамами лицо. Ни предательство царя, ни измена жены не смогли вытравить из души Лухуми любви к Лилэ. Всей силой большого благородного сердца оплакивал он несчастную жену.

Лаше захотелось подойти к нему, обнять и плакать вместе с ним над той, которую с такой нечеловеческой силой любили они оба.

Он готов был уже шагнуть вперед, как слова могильщика снова зазвучали у него в ушах: «Живую отобрали, хоть мертвая ему достанется…»

Смятение охватило царя. Он понял, что своим появлением может оскорбить Лухуми в его безутешном горе.

«Живую отобрали и мертвую не дадут оплакать…»

«По какому праву?» — повторял Лаша слова могильщиков.

Он повернулся и крадучись направился к железным кладбищенским воротам, черным драконом разверзшим перед ним свою пасть. А сзади чей-то голос нашептывал ему:

«В одном городе были два человека. Один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много мелкого и крупного скота. А у бедного ничего, кроме одной овечки…»

Лаша обернулся: ему показалось, что кто-то гонится за ним. Теперь другой голос твердил, словно отвечая первому:

«Крепка, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность, стрелы ее стрелы огненные, она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее».

— Господи, спаси меня!.. Господи, спаси!.. — шептал Лаша, крестясь, и шел, все ускоряя шаг.

Прекратились пиры и веселье при царском дворе, не устраивались охоты, не затевались игры.

Любители развлечений заскучали и старались держаться подальше от дворца. Разъехались охотники, которым надоело длительное безделье. Тосковали по крикам доезжачих и по звукам охотничьего рога бесчисленные борзые и гончие; нахохлившись, сидели на своих жердочках соколы и ястребы; скаковые лошади томились в своих стойлах в ожидании щелканья плети.