— За что ты обрек нас на эти муки? Сколько крови должны мы пролить, сколько лишений перенести, чтобы вернуть себе свободу, а Грузии — былое могущество! — взывают к Георгию обездоленные потомки.

У царя сжалось сердце от боли, и он зарыдал, как ребенок.

Ему хотелось крикнуть так громко, чтоб его действительно услышали будущие поколения:

— Не я повинен в этом! Не только в управлении страной, но даже в собственной судьбе не волен был я! Я был еще более несчастен, чем вы. Мои вельможи отняли у меня и силу, и славу, и любовь, возлюбленную моего сердца!

Но язык не подчиняется Лаше, глас его не доходит до слуха потомков, не может он оправдаться перед ними. Горло пересыхает у Георгия, нет сил у него доползти до реки, он с мольбой обращает взор назад, к великим предкам своим.

Каплю, всего лишь одну каплю воды просит у них обреченный. Но лишь гнев и презрение читает он на их суровых лицах.

Никто не внял мольбам его, и никто не подал ему воды.

И только у царицы Тамар, родной матери его, из глаз потекли горючие слезы.

— Горе матери твоей! — вырвался стон из ее груди, и она закрыла рукой скорбное лицо.

— Горе мне! — простонал Георгий и открыл глаза.

Присутствующие переполошились и склонились над ним.

Измученное лицо Лаши выражало страшную тревогу. Взглянув на царя, Турман глазам своим не поверил: темные волосы Лаши побелели все, как один, словно у человека, ночевавшего на мельнице.

Потрясенный Турман понял, что в эти минуты царь простился со своей молодостью.

— Где мы? — спросил шепотом царь и встревоженно огляделся.

— В Тбилиси, государь, в твоей столице, — отозвался стоявший перед его ложем на коленях Турман.

— Так, значит, Тбилиси в наших руках? — оживился царь.

— Государь, в Хунанской битве враг потерпел большой урон и, не посмев идти на Тбилиси, посрамленный повернул назад.

— Слава богу, слава богу! — проговорил Георгий, и из глаз его покатились слезы радости.

Перед взором его все еще стояли картины страшного сна. И он по-детски радовался, что это сновидение не сбылось: Грузия свободна, народ не стонет под рабским ярмом, и сам он владыка сильного государства. Итак, не все еще потеряно, можно повернуть судьбу страны так, чтобы потомки на этом свете не произносили его имени с проклятием, а предки на том не отворачивались от его тени.

Раз страна не побеждена и не порабощена врагом, еще есть возможность укрепить и усилить ее. Царь еще молод, ему всего двадцать девять лет! Перед ним долгий путь служения родине и народу. Своими заботами, радением и преданностью он заставит родной народ забыть обиды и горе, причиненные им невольно.

Царь начнет новую жизнь и оставшиеся дни посвятит думам и заботам о благе родины.

И Лаше страстно захотелось жить, бороться за счастье своей страны.

— Ответь мне, лекарь, исцелюсь ли я? — с мольбой и тревогой во взоре обратился царь к лекарю.

— Исцелишься, государь! Милостью божьей выздоровеешь!

— Скоро ли? — спросил Георгий, ободренный.

— Скоро, государь, раз есть на то воля божья и желание твое. Только помоги нам: мужайся, бодрись, не отворачивайся от забот наших.

Едва заметная улыбка пробежала по лицу Лаши. Он закрыл глаза и заснул безмятежным, спокойным сном.

Состояние царя постепенно улучшалось. Принуждая себя, он сам требовал снадобий и пищи.

Рана зарубцевалась, и врачи уже разрешали визирям заходить в опочивальню с докладами.

У царя побывали уже все. Не было видно только одного — Шалвы Ахалцихели. Царь понял, что Шалве, должно быть, было тяжелее, нежели ему, если он в дни самых суровых испытаний отстранился от государственных дел.