Сесил пришел, когда Флэп брился, и Эмма, отложив в сторону газету, налила ему кофе. Она настояла на том, чтобы он съел гренок с джемом, и он сделал это, не оставив ни крошки. Эмма, как завороженная, наблюдала за ним, когда он ел, потому что после еды его тарелки были такими чистыми, словно на них никогда и не было никакой еды. Ее мать как-то заметила, что он единственный, кто умеет мыть посуду с помощью хлеба, и это было так. Сесил ел так, как японский крестьянин возделывает землю: он концентрировался на тарелке, словно это был клочок земли, на котором надлежит использовать каждую пядь. Если у него оставалось по кусочку яйца, гренок и немного джема, он вначале клал яйцо на гренок, сверху на яйцо джем и нижней стороной гренка тщательно вытирал тарелку, прежде чем отправить все это в рот.

– Вот, как надо справляться, – не без гордости говорил он. Обычно ему даже удавалось вытереть о краешек гренка нож и вилку, и прибор выглядел так, как будто он не был в употреблении. Когда она только вышла замуж за Флэпа, это умение Сесила часто приводило ее в замешательство. В ту пору она стеснялась смотреть, как кто-то поедает приготовленную ею еду, и только по завершении трапезы она поднимала глаза, обнаруживала сверкающую белизной тарелку Сесила, и никак не могла вспомнить, кормила она его или нет.

Флэп появился, когда его отец допивал кофе. Он выглядел таким жалким, что Эмма на минуту растрогалась. Должно быть, ему было нелегко разрываться между отцом и женой. А зачем разрываться, оставалось для нее тайной. Она никогда не разрывалась между ним и матерью, но раз уж ему это, очевидно, было необходимо, лучше уж не терзать его. Она завлекла его в спальню, чтобы согреть поцелуем, но это не возымело действия. Он был таким жалким, что не проявил к поцелуям никакого интереса, и вообще они ему разонравились. Наткнувшись на неудачу, Эмма погладила его по животу, чтобы показать, что не таит зла.

– Пожалуйста, не делай такой мрачный вид, – попросила она. – Я вовсе не хочу быть виноватой в том, что заставила тебя почувствовать свою вину. Если ты собираешься меня покидать, научись хоть делать это с достойным видом. Тогда я буду ненавидеть тебя, а не себя.

Флэп просто посмотрел в окно. Он терпеть не мог, когда Эмма начинала анализировать поступки. Единственным в его супружеской жизни, что ставило его в жалкое положение, было то, что ему приходилось у нее отпрашиваться.

– Если хочешь, ты бы тоже могла поехать, – с чувством произнес он. – Но ты ведь не хочешь проплавать весь уик-энд в спорах о Кеннеди и Эйзенхауэре?

– Нет уж, спасибо, – согласилась Эмма. – Совсем не хочу.

Обоюдными усилиями им с Сесилом удалось оседлать Кеннеди с Эйзенхауэром в качестве темы своих бесед. Сесил считал Айка единственным стоящим президентом со времен Авраама Линкольна. Он любил в нем все, особенно то, что он возвысился из простых людей. А эти Кеннеди, по его словам, раздражали его по каждому поводу. Они сорили деньгами, и то, что некоторая часть этих денег принадлежала им самим, не смягчало, в глазах Сесила, их вины. Он вообще сомневался, можно ли этим Кеннеди доверить мыть их собственные тарелки.

Эмме это было безразлично. Она была сражена обаянием Кеннеди и преклонялась перед ними. Ее матери, которая вообще не обращала внимания на президентов, так надоело слушать, как эти двое спорят об Эйзенхауэре и Кеннеди, что она не позволяла упоминать каких-либо президентов у себя за столом.

– Ну ладно, может быть, мы принесем домой какую-нибудь хорошую рыбу, – с легким сердцем сказал Флэп.

Эмма сняла руку с его живота. Его взгляд выражал то же облегчение, что и голос. Чтобы воспрянуть духом, ему было достаточно ее вежливого отказа на его предложение, сделанное для видимости.