— Да, дядя Саймон, — покорно пролепетала девчушка и смотрела вслед отъезжающей машине, пока та не исчезла за поворотом.

Клэр тоже как завороженная проследила взглядом за автомобилем — вот он исчез за поворотом, потом опять появился, — игрушечка среди высоких холмов болотистой Лугриггской низменности. Невыносимый сноб, подумала Клэр и повернулась к малышке, поражаясь ее хрупкой нежной красоте, ее темно-золотистым волосам и нежным голубым глазам.

— Сколько тебе лет, Линди?

— Шесть.

Клэр оседлала для нее пони и усадила в седло.

— Я уже хорошо катаюсь верхом. Мне не нужно, чтобы лошадь вели на поводу, — сообщила девочка.

Клэр нахмурилась. Ребенок явно чем-то запуган.

— Но пока тебе придется поездить так — первое время.

Линди, хотя и не боялась лошадей, как другие дети, вела себя очень тихо и замкнуто. И хотя Клэр умела прекрасно обращаться с маленькими непоседами, с Линди ей пришлось немало потрудиться, чтобы девочка почувствовала себя спокойно. Ей все же удалось разговорить малышку, и, когда они повернули к конюшне, Линди застенчиво спросила:

— Как вы думаете, разрешит мне дядя заниматься здесь каждый день?

— Да, он собирался возить тебя каждый день, — осторожно ответила девушка. — Но не знаю, может, он передумает.

— Вы заставили его ждать, поэтому он рассердился. — Помолчав, девочка добавила: — Он на вас накричал? Мне показалось, он вас ругал, но в машине было не слышно.

— Боюсь, твой дядя и в самом деле был не очень мной доволен.

— Он начинает сердиться из-за любого пустяка. — Малышка съежилась. — И тогда становится такой страшный!..

Клэр нахмурилась. Какой грустный, испуганный голосок…

— А кто научил тебя ездить верхом? — спросила она, заставив себя улыбнуться.

— Мама. — Губы девочки задрожали. — Она умерла год назад. А я в это время была в больнице. Мне без мамы очень плохо, особенно когда дядя Саймон велит мне сидеть в детской. Совсем одной. Тогда я плачу и плачу… и мне хочется, чтобы я тоже умерла, как мама.

У Клэр перехватило дыхание, на щеках выступил румянец. Господи, что за чудовище этот человек! Как он обращается с ребенком!

— А у тебя нет других родственников — дяди там или тетушки? — спросила она, гадая, где же отец девочки.

— Нет. Только дядя Саймон. Поэтому ему и пришлось взять меня к себе. Но он считает, что я ему в тягость. И тетя Урсула тоже так говорит.

— Ты же сказала, что у тебя нет тетушек.

— Она пока мне не тетя. Будет, если они поженятся. Но тогда я от них сбегу. Потому что тетя Урсула меня терпеть не может. Она хуже, чем дядя Саймон. Я слышала, как она говорила ему, что я такая девочка, которая никому не нужна и которую никто любить не станет, а он сказал, что так и есть, только меня больше некуда девать, ведь других родственников нет.

Клэр стало не по себе. Мелькнула мысль, что, возможно, ребенок преувеличивает. Ведь трудно представить, чтобы взрослые могли быть такими бессердечными по отношению к маленькой сиротке.

— Наверняка ты не так их поняла, милая. Наверное, дядя Саймон просто не знает, что делать с маленькими девочками. Но вот увидишь, все изменится, когда ты поживешь у него подольше и он к тебе привыкнет.

— Я живу у него год. И он все время так со мной обращается.

Нет сомнений, ребенок говорит правду, тревожно думала Клэр, разглядывая несчастное бледное личико.