– Они стали мужем и женой? – спросила я, помолчав.

– Нет. Хотя Дидона считала, что их любви достаточно, чтобы они могли считаться мужем и женой. И называла Энея своим мужем. Но сам Эней это браком не считал. И был прав.

– Почему?

– Ничто – даже потребность друг в друге, даже любовь – не может победить судьбу, Лавиния. У Энея был особый дар: знать свою судьбу, знать, что ты должен сделать, и делать это. Несмотря ни на что. Несмотря даже на любовь.

– Ну, и что же он сделал?

– Он оставил Дидону.

– Сбежал?

– Да, сбежал.

– А что сделала она?

– Она убила себя.

Этого я не ожидала. Я думала, что она пошлет вслед за Энеем корабли, велит догнать его, свирепо ему отомстит. Я не могла полюбить эту африканскую царицу, но и презирать мне ее было не за что. И все же самоубийство казалось мне довольно трусливым ответом на предательство. Я так и сказала поэту.

– Ты еще не знаешь, что такое отчаяние, – мягко возразил он. – И хорошо бы ты никогда этого не узнала.

Я кивнула. Но я знала, что такое отчаяние. Это та страна, где жила моя мать с тех пор, как умерли ее сыновья. Хотя сама я действительно никогда еще в этой стране не бывала.

– Ее смерть была поистине страшна, – сказал поэт. – Клинок, которым Дидона пронзила себе грудь, прошел чуть в стороне от сердца, но рана все равно была смертельной, и она понимала, что умрет, хотя и не сразу. И тогда она велела сложить погребальный костер, сама возлегла на него и, будучи еще живой, приказала его поджечь. Эней увидел пламя этого огромного костра, находясь уже далеко от берега.

– И понял, чей это погребальный костер?

– Нет. А может, и да.

– Его душа, должно быть, корчится от ужаса, стоит ему вспомнить об этом! Неужели его спутникам не было за него стыдно?

– Вряд ли. Даже если б Эней и провозгласил себя тамошним царем, Карфаген все равно никогда не стал бы их родиной. К тому же Дидона почти прекратила строительство города, выпустила из рук бразды правления. Забыла об уважении к себе. Она вообще ни о чем не могла думать, кроме своих отношений с Энеем. Да и все события развивались как-то неправильно. Нет, спутники Энея были рады, что им наконец-то удалось увезти его от Дидоны. – Поэт помолчал и прибавил: – Но он все-таки еще раз встретился с нею. В подземном мире. Только Дидона от него отвернулась. Не пожелала говорить с ним.

Ну и правильно поступила, подумала я. Вся эта история казалась мне прямо-таки пронизанной невыносимой печалью, безумным стыдом и чудовищной несправедливостью. Мне было ужасно жаль их всех – и Креусу, и Дидону, и Энея. И я долго потом молчала, не в силах вымолвить ни слова.

– А теперь расскажи мне о чем-нибудь более приятном и веселом, – попросил меня поэт своим тихим красивым голосом. – Как ты, например, проводишь день?

– Ты же знаешь, как дочь хозяина дома проводит свои дни.

– Да, знаю. У меня была старшая сестра, там, в Мантуе. Но здесь-то не Мантуя, да и отец мой царем не был… – Я продолжала молчать, и он сказал: – По праздникам на обед к царю приглашают главных людей города, а также гостей из других городов Лация, а иногда и союзников из иных государств. И, разумеется, твоих женихов. Расскажи мне о них.

Но я по-прежнему молчала. Дождь кончился, и над головой вновь засияли звезды, их свет был виден даже сквозь темную листву окружавших нас густых деревьев.

– Я прихожу сюда, чтобы никого из них не видеть и даже не вспоминать о них, – сказала я наконец. – Пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь другом.