В ранние годы своих исследований он после каждого сильного шторма боялся, что она исчезнет, и уж точно – после урагана 1944-го, потопившего эсминец «Уоррингтон» вблизи Веро-Бич. Но когда небо очистилось, остров никуда не делся. Дюна тоже осталась на месте, хотя ветер, достигший скорости сто миль в час, должен был сдуть весь песок, оставив лишь голые скалы и шишки кораллов. За эти годы Судья не раз задавался вопросом, откуда исходит волшебство: от него самого или от острова. Возможно, и от него, и от острова, но, вне всяких сомнений, больше всего волшебства заключается в дюне.

С 1932 года он побывал на острове, наверное, не одну тысячу раз. Обычно там нет ничего, кроме скал, чахлых кустов и песка, но иногда там появляется что-то еще.

Наконец кое-как усевшись в лодку, он берется за весла и медленно гребет к островку. Ветер развевает его седые волосы – те редкие волоски, что еще имеются на почти лысой голове. Над ним кружат грифы-индейки, перекликаясь противными голосами. Когда-то он был сыном самого богатого человека на побережье Флоридского залива, потом – юристом, потом – судьей в окружном суде Пинелласа, а затем его пригласили в Верховный суд штата. В годы президентства Рейгана ходили слухи о переводе в Верховный суд США, но перевод не состоялся, и через неделю после того, как президентское кресло занял этот придурок Клинтон, судья Харви Бичер – просто Судья для многочисленных знакомых (настоящих друзей у него нет) в Сарасоте, Оспри, Нокомисе и Венисе – вышел в отставку. Ну и ладно, ему все равно не нравилось в Таллахасси. Слишком холодно.

И далековато от острова и его удивительной дюны. Во время этих утренних путешествий, когда Судья неторопливо гребет и лодка скользит по тихой, гладкой воде, он готов признаться себе, что полюбил этот островок. Да и кто бы не полюбил такое диво?

На восточной стороне острова – только скалы, поросшие чахлым кустарником и усеянные птичьим пометом. Здесь он привязывает лодку и всегда проверяет, что привязал ее крепко. Было бы очень некстати застрять здесь; папины владения (он по-прежнему называет их папиными, хотя Бичер-старший умер сорок лет назад) простираются почти на две мили по побережью залива, дом стоит далеко от моря, в Сарасотской бухте, и никто не услышит криков Судьи. Томми Кертис, мажордом, возможно, заметит его отсутствие и отправится на поиски, но, скорее всего, он решит, что Судья опять заперся у себя в кабинете, где частенько сидит целыми днями и вроде бы пишет мемуары.

Раньше миссис Райли могла бы встревожиться, если бы он не вышел к обеду, но в последнее время он почти никогда не обедает (она называет его «жердь с ушами», разумеется, не в лицо). Другой прислуги в доме нет, и Кертис с миссис Райли оба знают, что Судья очень не любит, когда ему мешают работать. Хотя работа не то чтобы кипит – за два года он не добавил ни строчки к своим мемуарам и в душе уверен, что никогда их не закончит. Незавершенные воспоминания флоридского судьи? Невелика беда. А ту единственную историю, которую можно было бы записать, он никогда не запишет.

Из лодки Судья выбирается еще медленнее, чем садился. В этот раз он не устоял на ногах, и волны, набегающие на гальку, намочили рубашку и брюки. Бичера это не смущает. Он падает не впервые, и здесь его никто не видит. Наверное, он совсем выжил из ума, раз продолжает ездить на остров в столь преклонном возрасте, пусть даже остров располагается очень близко к материку, но перестать ездить сюда он не может. Это уже не любовь, а зависимость. Такое не лечится.

Бичер с трудом поднимается на ноги и держится за живот, пока боль не проходит. Отряхнув брюки от песка и мелких ракушек, привязывает лодку, потом поднимает взгляд и видит, что на верхушке самой высокой скалы сидит гриф-индейка и смотрит на него сверху вниз.

– Кыш! – кричит Судья хриплым, надтреснутым голосом, который ненавидит, – голосом сварливой старухи в глухом черном платье.