«А тем временем он улизнет через окно? Нет-нет, внизу его нет».

«Посмотреть ведь совсем не трудно».

Кролик, если бы ты спросил меня, в какой из моментов моей неафишируемой карьеры я волновался более всего, я бы ответил, что это было в тот самый миг. Итак, я стоял внизу на этой узкой лестнице внутри хранилища. Дверь при этом была распахнута на добрый фут. И я не знал, скрипит она или нет. Свет стал приближаться ко мне, а я все еще не выяснил этого! Следовало довериться случаю — и дверь закрылась совершенно бесшумно! Она была чрезвычайно массивной и очень точно навешенной. Хлопнуть ею я никак не мог при всем желании, ибо она была слишком тяжелой и закрылась довольно плотно. Наступил полный мрак, если не считать узенькой полоски света снизу, которая становилась все ярче. Боже, как я благословлял эту дверь!

«Нет, внизу его нет», — услышал я будто сквозь вату.

Полоска света под дверью исчезла, и через несколько секунд я вновь рискнул открыть дверь и услышал, как они, крадучись, направляются к моей комнате.

Вот теперь нельзя было терять и доли секунды. Но я горжусь тем, что сумел сохранить самообладание и аккуратно, на четвереньках взобрался по этой лестнице и вышел из банка (они оставили входную дверь открытой). Я вел себя столь осмотрительно, что можно было подумать, что мне решительно некуда было спешить. Я не забыл даже напялить на голову шляпу, из которой кобыла доктора доела свой овес, будто бы только этой шляпы мне и недоставало. Я даже не поскакал галопом, а тихонько потрусил рысцой по очень глубокой пыли, собравшейся на обочине дороги (хотя мое собственное сердце колотилось в темпе бешеного аллюра), и возблагодарил Бога за то, что здание банка находилось прямо на краю поселка, в котором, собственно говоря, я так почти и не побывал. Последнее, что я сумел еще расслышать, был шум, который поднялся в том банковском отделении. А теперь, Кролик… — Раффлс встал и потянулся. При этом улыбка, блуждавшая на его лице, непроизвольно превратилась в зевок. Черные прежде окна посветлели, наполнившись голубым цветом всевозможных оттенков. Они стали напоминать рамы картин, на которых сам собою изображался мертвенно-бледный, совершенно неподвижный городской пейзаж. Газ в круглых светильниках выцвел и стал почти невидимым.

— Но разве это все? — воскликнул я.

— Все, как ни жаль мне это утверждать, — каким-то почти извиняющимся тоном ответил Раффлс. — Этот рассказ следовало бы закончить сценой волнующей погони, но как-то не вышло. Я полагаю, они решили, что у меня уже слишком большое преимущество во времени. Затем им, видимо, пришло в голову, что я — член банды, которая располагалась где-то поблизости. А один из них уже получил от этой банды столько, что едва сумел унести ноги. Но в тот момент я ничего этого еще не знал и поэтому, должен признаться, сильно волновался. Боже, с какой прытью я заставил бежать эту бедную скотину, как только мы очутились в лесу! Похоже, краденый овес изрядно подбодрил кобылу, она мчалась как стрела, почувствовав, что ее развернули мордой на юг. Ей-Богу, лично мне было не до шуток, когда мы неслись по лесу и мне приходилось тыкаться физиономией ей в гриву, уклоняясь от ветвей деревьев! Я говорил тебе о целом лесе из мертвых деревьев? В лунном свете это зрелище было совершенно фантастическим, жутким. В этом лесу вновь было так же тихо, как тогда, когда я его оставил, так тихо, что я, натянув поводья, в первый раз остановил лошадь и в течение двух-трех минут полежал на земле, припав к ней ухом. Я ничего не услышал — ни единого звука, кроме тяжелого дыхания кобылы и стука собственного сердца. Мне очень жаль, Кролик, но если ты когда-нибудь напишешь воспоминания обо мне, то, полагаю, без особого труда сумеешь изобразить дикую погоню. Вовсю используй этот мертвый лес, и пусть пули будут свистеть у тебя, словно град. Я обернусь в седле и увижу, как во весь опор ко мне приближается Юбэнк в своем белом костюме, и мне останется лишь одно — обильно смочить этот костюм красненьким.