— Торс не должен быть повернут в ту же сторону, что и голова. Пусть поворот головы и движения рук будут естественными и приятными для глаз. Руки сложим вот так. Да-да, именно так. Вот увидите, вам понравится рисунок.

Внезапно Изабелла всполошилась.

— Это ведь предварительный набросок, за которым последует картина, написанная красками?

Неужели он ограничится рисунком мелками? Неужели Изабелла никогда не получит настоящего портрета — со всеми оттенками света и тени, тонкими переходами цветов и прозрачностью, которую могут дать только краски? Нет, нельзя этого допустить! Изабелле было прекрасно известно, как Леонардо годами умудрялся дурачить своего покровителя Лодовико. Неужели она, Изабелла д'Эсте — муза поэтов и художников, останется в памяти потомков лишь в виде штрихов и линий на тонком листке бумаги?

— Ах да, картина. Не тревожьтесь, я еще изображу вашу красоту во всем ее великолепии, но пока прошу вашу милость потерпеть.

— Вы уверены насчет позы, magistro? Именно в профиль?

Так традиционно, так обыденно! Ее редкую красоту нельзя изображать в профиль! Трудно уловить душу модели, если ее голова повернута в сторону от зрителя.

— Только в профиль, ваша милость. На рисунке вы должны смотреть вперед, в будущее.

Леонардо улыбнулся — не заискивающе, как простой художник улыбается заказчику или знатной даме. На мгновение он дал Изабелле понять, что видит ее душу насквозь. Именно это и прочел художник в ее душе — она из тех, кто всегда смотрит вперед.

— Возможно, это качество у нас общее, magistro. Наверное, именно поэтому мы сейчас здесь, в то время как другие, менее удачливые, менее предусмотрительные, затерялись в прошлом.

— Большая честь для меня, ваша милость.

Опустив глаза вниз, он мгновение помедлил, затем черный мелок заскользил по бумаге. По спокойному лицу magistro невозможно было прочесть его чувства.

Она хотела поговорить с Леонардо о будущей картине, но не осмеливалась. Изабелла изо всех сил пыталась казаться спокойной и задумчивой, чтобы художник передал в рисунке присущие ей ум и достоинство. Если кто и был способен изобразить эти столь редкие качества, то этим художником был именно Леонардо. Изабелле не хотелось, чтобы портрет передал властную сторону ее натуры. Пусть ее запомнят как женщину будущего, женщину-видение, а не жесткую правительницу, которой она иногда себя ощущала.

Ах, если бы она могла позировать Леонардо и одновременно наблюдать за работой из-за его плеча! Позируя другим художникам, Изабелла никогда не испытывала подобного желания. Всем было известно, что если маркизу не удовлетворял результат, она лестью или угрозами добивалась, чтобы художники вносили в картину изменения. С Леонардо все было по-иному. Изабелла не сомневалась, что художник закончит рисунок и ускользнет от нее прежде, чем она вымолвит хоть слово. Поистине, этот человек неуловим!

Так она и сидела, ощущая тепло и мягкость своих рук, лежащих одна на другой, и надеясь, что воплощает само Достоинство. Неожиданно художник объявил, что сеанс завершен, и, прежде чем Изабелла успела опомниться, спрятал рисунок.

— Разве вы не дадите мне посмотреть?

— Нет-нет, он еще не завершен. Доработка займет несколько дней, затем я уеду.

— А как же картина маслом?

Изабелла надеялась, что ее недоверие не слишком явно читается на лице.

— Я намерен сделать с рисунка копию и забрать ее с собой. Вам останется оригинал.

И после этих слов художник вместе со своим подмастерьем и музыкантами удалился.

Три дня спустя Изабелла получила рисунок. Она поинтересовалась, где сам художник, и узнала, что на рассвете он оставил Мантую. Что ж, этого следовало ожидать. В письме Леонардо рассыпался в благодарностях за гостеприимство, обещал заняться ее портретом в красках, когда закончится его служба у венецианцев.