Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах – чтобы проплыть над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо вызолотив полнеба…

Ибо это была родная земля.

Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал небеса воинственный гром, – всё равно не было на свете ничего милей и прекрасней.

Ибо это была родная земля…

Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись, сказывали, оземь… и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями чужая земля.

В Халогаланде властвовал камень.

Тяжёлые чёрные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной крутизны и падали навстречу солёной морской воде, шумно и звонко разлетаясь тысячами брызг.

Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с водой. И осмеивали того, кто проливал.

Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище – сетер. Туда отгоняли коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом – им сообща владел весь фиорд. Плохо придётся хозяину, который вздумает выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров, сберегая лакомую траву для своих!

Так гласил закон тинга – здешняя Правда.

А ещё над береговыми утёсами стеной стояли леса – зелёный плащ на каменных плечах гор… Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен, где, наверное, в несметном количестве родились боровики.

В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.

А ещё выше обнажённый камень сбрасывал с себя последние покровы зелени и устремлялся к небу сияющими пиками неприступных вершин… Иные горы обрывались отвесными стенами прямо в фиорд. Высоко-высоко над Сэхеймом даже летом сверкали белые снежники и цвели, говорили, невиданной красоты цветы.

Все эти горы были когда-то чудовищным полчищем великанов, воздвигавших рать против Богов. Но молот-молния по пояс вколотил их в землю, обратил в мертвые камни. Теперь великаны медленно распрямляли гранитные колени: Звениславка видела высоко на утёсе кольцо для лодки, находившееся когда-то у самой воды…

Когда великаны поднимутся, наступит день последней битвы, и мир рухнет.

Но это будет не скоро.

«…А вече здесь называется – тинг. И во всяком племени вече своё и Правда тоже своя…»

Острый кончик ножа царапал скрипучую бересту, вдавливая в неё буквы.

– Зачем тебе береста, Ас-стейнн-ки? – спросил её вчера мальчик по имени Скегги. – Если тебе нужен короб для ягод, так я сплету.

Впрочем, он без труда понял, что на бересте она собиралась писать своими гардскими рунами обо всем необычном, попадавшемся ей на глаза.

– А потом ты будешь колдовать над рунами, да?

Нет, ворожить она не умела… Просто ещё дома привыкла, чуть что, хвататься за берестяной лист и бронзовое писало. И потихоньку пристраивать буковку к буковке, рассказывая о дивном… О неслыханной щуке, едва не утащившей в прорубь двоих рыбаков, об огненном шаре, спустившемся из громовой тучи, и просто о том, что сено уже высохло и его сметали в стога.