– Не знаю, – ответила Блу с отчаянием в голосе. – Но я смогу. Я должна!

Леди Кэтрин немного помолчала, потом, отвернувшись к окну, вновь заговорила:

– Боюсь, у тебя ничего не получится. Ты будешь постоянно оглядываться назад, снова и снова сожалея о своем решении, Блузетт. Ты станешь терзать себя, говорить себе, что у тебя был выбор и все могло кончиться иначе. Будешь переживать и мучиться из-за того, что отступилась от своей любви, и будешь упрекать себя за то, что не воспользовалась случаем, когда могла воспользоваться.

– О Боже, – прошептала Блу.

– Заметив случайного человека в толпе, ты побежишь за ним, потому что тебе покажется, что это он. И чей-то жест, чей-то голос и взгляд напомнят тебе о нем. Он явится к тебе в звуках чужого смеха, в чьей-то походке, в знакомом движении. Солнечный свет напомнит тебе о нем, потому что ты видела его в лучах солнца. Дождь заставит тебя тосковать о нем, потому что вы вместе гуляли под дождем. Ты расплачешься от одного только запаха цветка, потому что когда-то он положил такой же цветок тебе на колени или воткнул его тебе в волосы. В облаке ты увидишь его улыбку, а летний ветерок принесет тебе его смех. Он будет являться к тебе во сне и наяву.

– Вы знаете… Вы понимаете…

Леди Кэтрин по-прежнему смотрела в окно.

– Тебе предстоит испытать боль, о которой ты сейчас даже не подозреваешь, И никто не сможет облегчить ее, потому что никто не должен знать о ней. И когда-нибудь другой мужчина, не он, прикоснется к тебе, и тебе придется подчиниться, уступить. И это станет для тебя новой мукой. Ты почувствуешь, что предаешь свою душу, и душа отомстит тебе за измену. Всякий раз, стоит тебе рассмеяться, тебя будет терзать чувство вины, потому что ты не заслуживаешь прощения. Без него не может быть счастья. А он потерян для тебя навсегда. Жизнь без него – медленная и мучительная смерть.

– Я не знала, – прошептала Блу, глядя на мать во все глаза. – Вы сказали, что никогда не любили его… но это неправда. Вы его любили.

– Оставь меня, Блузетт. Я очень устала.

В дверях Блу остановилась и оглянулась. Лицо ее матери было по-прежнему обращено к окну. Холодные дождевые капли катились по стеклу, точно слезы.

– Я прощаю вас, – прошептала девушка. Она вдруг почувствовала, как отступает боль, долгие годы не дававшая ей покоя. Как будто спал наконец тесный обруч, который сдавливал ей грудь и мешал дышать. – Вы достаточно выстрадали, покинув Морганз-Маунд.

Блузетт тихо выскользнула из комнаты и закрыла за собой дверь.

Страдания Блу только начинались. По молчаливому соглашению леди Кэтрин, Месье и Моутон объединились в тайный союз. Блу благословляла и в то же время проклинала их за это. Когда Томас появлялся в Гросвенор-Хаусе, Месье тут же изобретал всевозможные причины, заставлявшие его увозить Блу в город, подальше от гостиной леди Кэтрин. На балах, торжественных приемах, званых вечерах и ужинах леди Паджет успевала увести за собой Блузетт, прежде чем вежливый обмен приветствиями с его светлостью мог перерасти в нечто большее. Моутон тщательно следил, чтобы герцог, нанося визит своей невесте, не встретился случайно с Блузетт в Гросвенор-Хаусе. Он намеренно переносил кресло леди Сесил в библиотеку или на застекленную террасу, куда редко заходила Блу.

Томас сдержал клятву, данную в конюшнях. Он вежливо поддерживал разговоры за обедом, не позволил себе ничего лишнего. Когда он помогал Блу сесть в карету, его прикосновения были мимолетными, в них не было страсти. Томас никогда не садился с Блузетт за карточный стол и тихонько выскальзывал из комнаты, когда тетушка Трембл принималась упрашивать Блу сыграть на фортепьяно.