Сны мне снились беспокойные, странные, я видела то самое зеркало, видела, как оно, разбитое мною, собиралось из кусочков. И слышала голос… Тот самый голос, что так напугал Марисоль Де Ла Серта. Голос раз за разом твердил «Никому не разрубить этот узел».

А я чувствовала, как на моей шее затягивается то самое жемчужное ожерелье.

Сон и явь переплелись, смешались… Я уже не могла отличить одно от другого.

Создатель, неужто я не просто спасла Де Ла Серту, а еще и забрала себе его смерть?

Холодные, как лед, жемчужины прикасались к коже… И это было самое омерзительное ощущение из тех, что мне доводилось чувствовать в своей жизни…

Вряд ли я когда-то снова буду надевать жемчуг.

— Ты не разрубишь этого узла, цыганка. Я получу того, кто мне обещан, — произнес голос. И ожерелье лопнуло.

Я проснулась в темноте, не решаясь лишний раз вдохнуть, шелохнуться.

Какое счастье, что с самого детства я завешиваю на ночь зеркала…

Он знает обо мне, тот, кто проклял Мануэля Де Ла Серта. Знает, и готов схватиться с противницей за того, кого считает своею добычей. Радовало только лишь, что этот колдун, похоже, не подозревает, будто пошедшая против его воли цыганка не совсем цыганка.

На следующее утро меня навестил и отец, который до этого милостиво позволил мне отдохнуть. Я и так ждала его. Вряд ли лорд Дарроу мог пожелать удовольствоваться теми обрывками информации, которыми обладал Эдвард.

— Ева, ты выглядишь измученной, — отметил отец, сразу как только вошел. — Ты не должна делать подобного для чужого человека.

Подозреваю, что он еще мягко выразился.

Папа сел подле меня на кровати и ласково погладил меня по голове.

Всхлип я удержала в последний момент. Он уже готов был вырваться из горла. Рядом с отцом я всегда чувствовала себя вновь слабым ребенком.

— Он мне не чужой, папа…

Отец вздохнул.

— Бедный ты мой ребенок…

Сколько бы лет мне ни исполнилось, я все равно останусь для родителей любимой маленькой девочкой и никак иначе.

— Я все надеялся, что ты сказала правду о том, что не испытываешь чувство к Мануэлю Де Ла Серта… Пусть твоя мать и сразу заявила, что ты влюблена в него. Пора бы уже привыкнуть, что Кэтрин редко ошибается, когда дело касается детей.

Маме все известно… А я наивно считала, будто только Эдвард узнал о моей склонности к сыну иберийского посла. Матушка лет с пятнадцати не вмешивалась в нашу Эдвардом жизнь, отдав все на усмотрение отца. Ее внимание и требовательная, местами даже суровая, забота целиком доставалась Эмме. Не потому что нас не любили, сердце леди Кэтрин Дарроу было достаточно большим, чтобы в нем хватило время всем детям.

Просто нас с братом сочли достаточно взрослыми, чтоб работать на благо семьи под началом отца.

Однако, как оказалось, матушка не упускала из внимания никого и ничего.

— Ева, надеюсь… ты не пыталась его приворожить? — осторожно поинтересовался батюшка.

Думаю, выражение лица у меня лица у меня было очень уж возмущенным, потому что папа быстро добавил:

— Не обижайся, моя милая, порой женщинам отказывает всяческое благоразумие, когда речь заходит об их сердце…

Да… Как когда-то оно отказало Эбигэйл Грей, в девичестве Оуэн, племяннице отца. Эту историю до конца мне никто не рассказывал. Вероятно, чтобы уберечь репутацию миссис Грей и то уважение, которое я к ней испытывала… Но и того, что удалось выведать у старших, оказалось достаточно, чтобы у меня не имелось сомнений поводу того, кто поколебал веру отца в рассудительность молодых девушек.

— Я никогда бы не обиделась на тебя, папа.