|
Хотя себя показывать Лукьянов не любил, зато о его делах слагали легенды. Я была персонажем в парочке самых паршивых легенд, так что Дед совершенно напрасно решил, что я храню в душе светлые чувства. Чувства были, но отнюдь не светлые, дикая помесь обиды, душевной боли и неудовлетворения от собственной глупой мести. По крайней мере, именно "глупой местью" Лукьянов назвал мой отказ уехать с ним и даже грозил мне, что пожалею. Может, и пожалела бы, не окажись я в интересном положении, а в таком положении нормальные люди думают о ребенке. Я считала себя нормальной, поэтому выбрать Лукьянова в спутники жизни было бы верхом опасной глупости. Я ответила отказом. В его глазах читалась боль, в моих, наверное, тоже. Он уехал, а я вздохнула с облегчением.
‑ Черт, куда это меня занесло? ‑ нахмурилась я и побрела с Сашкой в сад. Странно, но мысль о Лукьянове впервые не причинила боли. Наблюдая за Сашкой, я продолжала размышлять о Лукьянове, и чем больше размышляла, тем сомнительнее мне казалась собственная роль. Влюбиться в такого парня уже было глупостью. А я влюбилась так, что... Я усмехнулась и покачала головой. Он то появлялся в моей жизни, то исчезал, а я продолжала ждать его, как верная Пенелопа. Хотя нет. Пенелопа ловко пудрила женихам мозги, никого к себе близко не подпуская, а в моей жизни вдруг появился Тагаев. Хотя не вдруг, а при весьма непростых обстоятельствах, которые слабоумные сочли бы даже романтическими, но романтики там кот наплакал: Тимура обвинили в убийстве, а меня как раз убийца и интересовал. В результате мы на пару принялись его искать. Кончилось это хеппи‑эндом: враги повержены, и мы в одной постели. У него была любовь, у меня тоже была, но к другому. В общем, сплошной Мармезонский балет. Тут еще Лукьянов нагрянул, и все стало только хуже. Теперь оба исчезли, но лучше мне почему‑то не стало. Я вновь вернулась к мыслям о прошлом, пытаясь понять, когда и что я сделала не так. Пока Лукьянов морочил голову людям своей кончиной, мне не следовало жить с Тагаевым. Он думал, что простит мне мою нелюбовь, оказалось, это не так легко. Наш разрыв был предрешен на небесах, говоря высоким стилем. Он ушел, а я метнулась к Деду зализывать раны. Миленький такой четырехугольник, в котором теперь сам черт не разберется, я то уж точно не разберусь. ‑ Сашка, идем домой! ‑ крикнула я. И вдруг совершенно отчетливо увидела Тимура, так, точно он в самом деле стоял рядом. И ощутила почти нестерпимую тоску, а еще боль. Может, я все‑таки люблю его? Тогда что мне мешает взять и позвонить ему прямо сейчас? Многое. Главное то, что в мою любовь он никогда не поверит, а значит, все бессмысленно. На этой оптимистической ноте и закончилась моя прогулка. Вернулся Дед с рыбалки, и мы засобирались в город. Я намеревалась перед театром посетить парикмахерскую, а Дед ‑ все‑таки заглянуть на работу. Прощаясь с ним, я была уверена, что у него найдутся неотложные дела и в театр мы не пойдем, чему я не особенно бы огорчилась: долгая прогулка в компании все того же Сашки меня вполне бы устроила. Оттого я очень удивилась, когда Дед позвонил в начале седьмого и коротко сообщил: ‑ Встретимся в театре. Я отправилась в гардеробную выбирать платье и через несколько минут поняла: скрыть очевидное не удастся, не то чтобы живот был так уж заметен, просто у меня не оказалось подходящего платья, подвела привычка носить вещи в обтяжку, похваляясь тонкой талией. Теперь и талия подкачала, и народ судачит. Следует подумать о гардеробе. Вздохнув, я надела то самое платье, в котором была на приеме, по одной простой причине: оно мне нравилось, а скрывает оно что‑то или, наоборот, демонстрирует, меня не волнует. *** Дед опоздал на десять минут, и в ложу мы вошли, когда играли увертюру. Дед устроился с удобствами и приготовился дремать, а я разглядывала зал. Зря я это сделала, могла бы наслаждаться музыкой весь первый акт. В ложе справа сидел Тагаев. Безупречный костюм, безупречная стрижка и безупречная блондинка рядом. |
