— Ну надо же, наша Звездочка снизошла до старой больной тетки, — поприветствовала меня насмешливо тетя Шанта. — Надоело прятаться от всего на свете?

Стало даже как-то неловко, если честно, словно все это время я просто трусливо скрывалась от всех проблем и их источников, за дядей и тетей, за родителями, за братом с сестрой…

— Я… я не пряталась, — одновременно и возмущенно, и пристыженно воскликнула я, едва не с обидой. — Просто не было возможности прийти, Мануэль Де Ла Серта постоянно вился вокруг табора. Вокруг особняка родителей этот несносный человек тоже вился на мою голову.

Тетя улыбалась с хитринкой.

— Рассказывай, Звездочка, рассказывай. И глаза-то отвести ты не могла своему черноокому, и хворь на него напустить — тоже тебе не по силам. Вот о чем ни упомни — ни на что ты не способна, первая шувани на всю столицу.

Настолько пристыженной я не чувствовала уже очень и очень давно.

— Но, тетя… — жалобно воскликнула я. — Как ты можешь говорить…

В ответ шувани уперла руки в бока и напустилась на меня с упреками.

— Я-то еще как могу. Да ты этого мальчишку щелчком пальца убить можешь безо всякого труда, а бегаешь от него как перепуганный кролик. Вспомни о своей гордости, девочка.

Я о ней вообще-то и не забывала, но как демонстрировать гордость иначе, чем делала я в роли леди Евы? Не могла же я в самом деле напасть на Де Ла Серта и выбить из него все то, чем его наполнила неласковая природа? Даже если порой приступы гнева и толкали меня именно к такому неблагоразумному поступку.

— Я о ней помню, тетя Шанта, — вздернула я подбородок. — Но пришла я совершенно не для того, чтобы обсуждать с тобой Мануэля Де Ла Серта. Кажется, я попала в большую беду…

Шувани посмотрела на меня с недоумением, растерянностью и тем беспокойством, что проявляется, когда волнуешься о близких.

— И бедой ты зовешь не своего бестолкового поклонника? — уточнила тетя, наверняка надеясь, что единственная моя проблема заключена в Де Ла Серта.

Я покачала головой и понурилась. Было так неловко, так стыдно признаваться в том, что по собственной глупости нарушила разом все правила, которые мне с самого детства твердили и отец, и тетя Шанта, и даже няня Шарлотта.

— Я не смогла сама спасти себя, брата и Де Ла Серта, когда мы попали в ловушку фрейлины Благого двора, — старательно не смотря на шувани, начала я свою исповедь. — У меня просто не хватало сил, чтобы побороть фэйри.

Тетя поцокала языком, вероятно, сообразив, к чему именно я веду.

— И когда уже казалось, гибель неминуема, ко мне кто-то обратился и предложил помощь, предложил силу… Я согласилась, тетя Шанта, — прошептала я, вжимая голову в плечи. Настолько глупой и никчемной я себя прежде, наверное, никогда не чувствовала.

Цыганка молчала долго, очень долго, словно ей требовалось время для осмысливания всего, что успела натворить ее неразумная племянница.

— Ну, что же, Звездочка моя, ты, конечно, глупость сотворила великую, тут никто не станет спорить, другое дело, что эта глупость позволит тебе, да и тем троим остолопам совершить еще больше глупостей. Так как не ошибаются, Чергэн, только мертвецы. А не согласись ты — полегли бы все, верно я понимаю?

Если смотреть с этой точки зрения, мой поступок выглядел и логичным, и разумным, но все равно не оставляло ощущение, что был еще какой-то способ спастись.

— И что говорит твой отец, Звездочка? — продолжила расспросы тетя Шанта.