Милдрэд с интересом наблюдала, как принц отвечает на поклоны вельмож, как проходит на отведенное ему во главе стола место и садится, по-прежнему не скидывая капюшона своего черного бархатного оплечья. Манеры его казались величавыми и грациозными, держался он уверенно, как человек, привыкший к поклонению, да и сложен был пропорционально: немного выше среднего роста, крепкий, широкоплечий. Пока девушка не нашла в облике Юстаса ничего отталкивающего, хотя его скрытое лицо по-прежнему интриговало. Но даже когда он откинул капюшон, ничего ужасного под ним не оказалось: разве что принц выглядел несколько старше своих двадцати четырех лет и имел довольно хмурое выражение лица, а еще русые аккуратно подрезанные волосы до плеч.

— Он не так и страшен, — заметила Милдрэд стоявшим рядом дамам.

— Это потому, что освещение падает на него сзади, — ответила Гундрада.

А одна из ее придворных дам добавила:

— Я видела Юстаса Блуаского несколько лет назад в Лондоне. Это было еще до того, как храмовники взялись лечить его. И видит Бог, это был просто кошмар! Не хотела бы я, чтобы в Англии был король с такой внешностью.

— Помолчите, почтенная, — резко прервала ее графиня. — Его высочество наш гость, и я не желаю, чтобы под моим кровом велись столь предосудительные речи.

Сидевший недалеко от Юстаса Эдгар мог рассмотреть принца куда лучше и тоже нашел, что лечение тамплиеров пошло на пользу наследному принцу. Но сейчас Эдгара заинтересовало другое: Юстас привез в своей свите некоего Геривея Бритто, давнишнего друга Гуго Бигода, с которым граф сейчас оживленно беседовал в стороне. Принц сделал верный ход — отвлек Бигода встречей со старым приятелем, чтобы без его вмешательства поговорить о перемирии с Церковью. Что ж, каков бы ни был Юстас внешне, в уме ему не откажешь.

Барон слыл другом королевской семьи, поэтому осмелился заговорить первым:

— Как я понял, Геривей Бритто ныне у вас в услужении?

Принц кивнул. Он сидел недалеко от Эдгара, а позади него горел факел, благодаря чему был хорошо виден его профиль с крупным носом красивой формы и крепким бритым подбородком. При таком освещении Юстас мог показаться даже довольно привлекательным. Но вот кто-то из собравшихся отошел, свет от подвешенной на цепях люстры упал на принца, и сразу стало видно, что кожа его вкруг рта и на щеках изъедена рубцами и мокнущими ранками. Не менее была повреждена шея вплоть до самых ушей и под подбородком — такие же мертвенные, блестящие белые пятна и сизо-багровые вздутые фурункулы. К тому же у принца была привычка то и дело вздергивать капюшон и втягивать голову в плечи, словно он машинально стремился скрыть свое уродство. В зале было хорошо натоплено; от жары принц то опускал складки капюшона, то снова подтягивал до ушей, и это придавало ему беспокойный вид, хотя лицо Юстаса оставалось невозмутимым и непроницаемым. А еще у королевского сына был странный взгляд: тяжелый и неподвижный, устремленный словно в никуда. В глазах его, очень светлого серого цвета, зрачок казался тонок, как головка булавки, будто у незрячего.

А между тем Юстас замечал все: и то, что Гуго Бигод не зря созвал на этот совет лордов из своих сторонников, заметил и нервозность священнослужителей, отметил и удовлетворенное, спокойное лицо барона Эдгара. И благодаря своей наблюдательности сам, еще до того как ему сообщили о результате переговоров, сделал вывод: тому удалось прийти с Теобальдом к какому-то соглашению. Однако узнав, что Теобальд готов пойти на уступки, принц прежде всего спросил:

— А как насчет моей коронации? Папа Евгений готов поддержать меня в этом вопросе?

У Юстаса был низкий глухой голос, а когда он повернул свое неподвижное лицо и его светлые глаза остановились на архиепископе, тот только и смог, что беззвучно открыть и закрыть рот.