Одна кучка схватила Орма и поволокла к дереву, чтобы замучить. Глаза у Гревлингов готовы были выскочить из орбит от кровожадной ярости, волосы торчали дыбом, как шерсть у хищников ночью, все тело подергивалось, они сопели и фыркали. У них даже язык отнялся от судорог, сводивших скулы и растягивавших рот в холодном злобном смехе. Раздавался лишь голос Орма, раздавался так одиноко, потерянно среди этого множества людей. Мальчик говорил много, словно ему надо было сразу истощить весь свой запас слов. При этом его ломающийся, как у всех подростков, голос звучал ровно и спокойно, даже во время истязаний.

Стоя обнаженным перед своими палачами, он не мог преодолеть дрожь и объяснял им, что это его тело выражает свое недовольство на то, что его хотят лишить детородства. Кроме того, ему неприятно было в такой тесноте и он морщился от духоты и вони, которою обдавала его толпа. Им же хотелось заставить его вопить и жаловаться, и они поджаривали ему подошвы горящими угольями, ломали пальцы ударами палок. Орм вытягивался от боли, но молчал; он был из тех, кто не поддается насилию. Потом он обронил словечко насчет погоды. Тогда они принялись за мальчика всерьез, стали мучить его основательно. И им удалось заставить его заплакать.

Рыская далеко в степи, Видбьёрн вдруг увидел густой дым и сообразил, что дыму неоткуда больше подняться, как от его жилища, очень удивился и, прекратив охоту, повернул назад. Дым становился все гуще и выше; Видбьёрн даже различал в нем языки пламени и погнал лошадей во всю прыть. С вершины одного из холмов он увидел, что горит его корабль.

Дорога к дому поросла частым мелким березняком, из которого вдруг с неистовым ревом высыпали несметные рои Гревлингов и кинулись навстречу Видбьёрну. Но они даже не успели подбежать на расстояние выстрела из лука – один вид богатыря, мчавшегося с поднятым молотом на громыхающей колеснице, отнял у них все мужество. Они разом повернули спины и сиганули в кусты, как стая испуганных поморников. Их маленький военный план расстроился в самом же начале. Продолжая свою бешеную скачку к дому, Видбьёрн не встретил больше ни одного Гревлинга.

И возле дома их не было, но остались следы, говорившие, что они только что бежали отсюда. Видбьёрн лишь мельком взглянул на свой корабль – судно было объято пламенем и погибло, только обуглившаяся драконья голова еще разевала свою пасть на море; возле дома он увидел дела похуже. Гревлинги хозяйничали и развлекались тут, видимо, целый час; все пространство возле дома было забрызгано кровью. Воор… Воор лежала мертвая, сжимая в объятиях изуродованный труп девочки! Обе взрослые дочери пропали.

Сына же Видбьёрн нашел умирающим, привязанным к дереву. Он стоял, склонив голову на плечо, но повернул бледное лицо и улыбнулся отцу, когда тот подошел. На веснушчатых щеках мальчика чуть заметны были следы слез; потухшие глаза были полузакрыты, он уже не видел, но еще шевелил посинелыми губами, силясь сказать что-то.

Они распороли ему спину и вырвали легкие у живого.

Еще раз зашевелил он губами. Видбьёрн припал к ним ухом и услыхал, как мальчик его шептал, что ему теперь хорошо. Затем Орм уронил голову на грудь и умер.

Светлыми северными ночами березка стоит, низко свесив частые ветви с густой листвой и белея своим пятнистым стволом, i словно стройным станом. Нежное деревце все дрожит, словно женщина, окутанная длинными пышными волосами, и северное небо, с розовой улыбкой держащее в своих объятиях заснувшее солнце, не знает, почему березка прячет свое лицо – от счастья ли трепещет или плачет? Увы! Березка скорбно поникла своей светлой, только что распустившейся листвой, увидав во сне, что ее пышная зеленая верхушка – окровавленные волосы, а каждый листочек – кровоточащая рана и что так и стоять ей до тех пор, пока снежная буря не окутает ее обнаженное тело своим белым саваном.