Борис Житков. Ледоколы
Помню я, раз замерз наш порт. Я был мальчишкой и жил тогда на юге, на Черном море. Не каждый год бывает, что замерзает море. В ту зиму это случилось сразу. Я выхожу утром — готово. Толстым льдом забит весь порт.
Именно забит. Лед принесло ветром издалека, с пресной воды. Оттуда, где впадают реки. Лед пер огромными льдинами, ломался в воротах порта и лез в гавань. Прежде всего я подумал о коньках, а потом вспомнил о пароходах. Верно. Как же пароходы?
Большой пассажирский пароход стоял у пристани. Ему сегодня сниматься в рейс. Но льдины, что залезли в порт, окружили его со всех сторон и спаялись. Спаялись на морозе в сплошной паркет, и черный пароход стоял как игрушка на белой бумаге.
Я очень уважал этот пароход, и тут он немного потерял в моих глазах: такая махина — ни с места.
Он, конечно, сломал бы этот лед, если бы ударил с разгона. Но какой уж там разгон, коли ему отслониться-то от пристани нельзя. Он стоял как приклеенный.
«Неужели, — думал я, — не пойдет? На мачте почтовый флаг. Как же с почтой-то?»
И вдруг вижу: у пристани на льду ворочаются, суетятся люди. Они ломали и длинными пилами разворачивали и пилили лед около буксирного катера.
Этот катер был мой любимец. За то я его любил, что он был маленький и в то же время как настоящий пароход: палуба настоящая, машинка, труба, каюта — все по-пароходному и все как будто детское. Имя у катера было серьезное: «Работник».
Я видел, что перед «Работником» расчистили лед сажен на восемь. Да… лед оказался полуаршинный, если не больше. Но вот «Работник» запыхтел, зачокал и пошел вперед по каналу среди битого льда. Он не успел как следует разогнаться, как уж стукнулся в сплошной лед назад. Катер нехотя попятился и снова ударил со всего разбега в лед. Матросы не устояли и упали на палубу. Мне сначала казалось, что катер бесполезно бьется, как заводной пароходик в лоханке, что он не выбьется никогда из льда. Но вот я заметил, что у «Работника» уже больше разбега. Ого! Уже сажен пятнадцать у него впереди.
Катер бил носом, лед трескался на льдины, и они шуршали у него по бортам. Катер шел освобождать почтовый пароход.
На «Работнике» был старшиной Редька. Я знал, что Редька всегда с утра выпивши и оттого смелей. Народ стоял на пристани, и при каждом ударе катера толпа гудела: «Ай Редька!»
Уж почти весь лед кругом обколол катер: теперь он каждый раз немного взбегал носом на лед, лед не выдерживал тяжести катера, и он проминал его острым килем. Но вот Редька ударил в лед — трах, не тут-то было. Видно, толстая попалась льдина или сбились они одна на другую и спаялись в двойной слой. С берега загудели: «Хрен Редьки не слаще». Редька озлился. Скомандовал в машину: «Назад!» Катер уходил и уходил среди ледяной каши дальше и дальше, наконец стал и пошел вперед. Все скорей и скорей. Видно было, как Редька кричал что-то в рупор машины. Должно быть, чтобы поддали ходу. Катер несся со всего бега вперед, только мелкие льдины успевали расступаться да нырять ему под брюхо. Вот, вот сейчас целый лед. Видно, Редька не на шутку озлился.
Все, затаив дух, ждали удара. Хоп! — и никакого удара — катер до половины выскочил на лед и лег, накренившись на бок. Лег на бок, как теленок, и только слышней стало на льду, как бьется внутри машина. «Богров, — орал Редька — аварайтесь, пихайте». Двое матросов тужились, но катер примерз ко льду и устало клубил паром.
Почтовый пароход стал сниматься. Он заворочался в ледяной каше, зашатался катер, лед под ним треснул, проломился, и «Работник» глубоко присел в воду и встал — освободился. |
