– Как все исполнители подлых дел. Хотя их надо тщательно выбирать. Так, значит, незаконнорожденная дворяночка утерла нос самым могущественным особам Церкви? Черт возьми, вот это я называю смертельным оскорблением!

– Если бы речь шла просто о моей уязвленной гордости, я стерпел бы. К сожалению, я вижу в этом подрывную работу моих врагов, доказательство их растущего могущества. Я вижу также, что мадам де Суарси имеет в их глазах колоссальное значение. Она должна умереть как можно скорее… Эта женщина должна умереть… Что касается того постреленка, который следует за ней как тень, мои шпионы недавно донесли о его безоговорочной преданности своей даме. – Камерленго закрыл глаза и прошептал: – Да благословит их Господь и да примет их в свои объятия.

– Она… Они умрут, я об этом позабочусь.

Од де Нейра выдержала паузу, неспешно смакуя содержимое своего бокала. В первый раз она позволила своим чувствам вырваться наружу.

Од с маниакальной точностью сохранила воспоминания об их первой встрече под сводами замка Осера. Несмотря на прохладу, источаемую толстыми каменными стенами, Бенедетти потел и обмахивался чудесным веером с прозрачными перламутровыми пластинками. Подарком дамы де Жюмьеж, как он пояснил, заговорщически улыбаясь. Прелат, стоявший перед Од, был элегантным, почти хрупким, невысокого роста. У него были изящные, ухоженные тонкие руки – женские руки. Он посоветовал ей признаться, исповедоваться в своих грехах. Тем не менее что-то в его поведении подсказало молодой женщине, что надо сделать прямо противоположное. Од ни в чем не призналась, заведя своих судей в лабиринт неправдоподобия и обмана, которыми Гонорий наслаждался, будучи тонким знатоком лицемерия. Она знала, что затем он сделал все, чтобы отвести от нее серьезные подозрения, вплоть до того, что обвинил потерпевшего сокрушительное поражение племянника в клятвопреступлении. Подросток, обезумевший от недвусмысленных угроз епископа, отрекся от своих показаний и попросил прощения у дорогой тетушки, на которую, как он утверждал, возвел напраслину.

Ночь, удивительная и неизбежная ночь. Бенедетти пришел к Од в особняк, который она унаследовала от покойного мужа. Между смятыми в радостном безумии простынями они почувствовали себя созданиями одной и той же породы. Од понимала, что была единственной, кто возродил чувственность Гонория с тех пор, как он принял обет. Когда утром Гонорий ушел от нее, она уже знала, что он не вернется. Ей даже не пришлось деликатно намекать ему. Не обращая внимания на насмешливую улыбку, он поцеловал ей руку и прошептал на прощание:

– Благодарю вас, мадам, за восхитительную ночь, поскольку не увидел в ней платы за услуги, которые я оказал вам во время процесса. Благодарю вас также за то, что в течение этих нескольких часов вы вызывали у меня горькие сожаления, но оставили сладостные воспоминания.

Заинтригованная Од де Нейра продолжила:

– Мой добрый друг… Неужели вы уже были таким сентиментальным, когда мы впервые встретились? Когда вы спасли мне жизнь?

– Сентиментальным? Если я был сентиментальным, зачем же тогда я вас спас? Ведь я знал, что вы виновны.

– Ради забавы, к которой, вероятно, примешивалось плотское желание.

– И это тоже. Вы пробудили во мне волнение…

– Волнение?

– Вы в одиночку боролись с мужчинами, в большинстве своем подлыми. Вы стойко держались, но они устроили над вами суд. По правде говоря, выбор был простым. Встать на вашу сторону или предоставить им свободу действий, позволив, таким образом, ничтожеству одержать победу над исключительностью. Я сделал свой выбор.

– Это, несомненно, самый милый комплимент, который мне когда-либо делали. Благодарю вас, – сказала Од, становясь серьезной.