– А борода у мужика была? – спросил Дима. – Или усы?

– У какого мужика?.. – Матвеич пару секунд въезжал, что называется, в тему, а потом выдохнул: – А-а, ты все о нем… Не, усов у него не было. И бороды тоже.

– А какой у него рот был? И нос?

– Какой-какой!.. – вроде даже сердито откликнулся старый рыбак. – Рот как рот. Нос как нос. Че я тебе еще могу рассказать?!

«Н-да, кажется, я выудил у него все, что мог», – подумал Дима, а вслух сказал:

– Ну, давай, Матвеич, по одной на посошок, и я побежал.

– Как побежал?! – возмутился собутыльник. – А уха?!

Полуянову совершенно не улыбалось хлебать уху из рыб-мутантов, выловленных в смеси серной и соляной кислоты (в которую давно уже превратились подмосковные речушки и водохранилища), и он твердо отверг предложение:

– Не могу, старина. Надо срочно заметку в номер писать. На первую полосу. Завтра с утра сдавать, а у меня еще конь не валялся.

– Пренебрегаешь? – с оттенком угрозы произнес охранник.

– Просто очень спешу, – миролюбиво откликнулся Дима.

Взгляд Матвеича упал на недопитые полбутылки огненной воды. После ухода гостя он сможет сосредоточить на ней усилия единолично, заедая их ухой. Тоже не кислый вариант.

– Ну и фуй с тобой, – разрешил старый рыбак. – Чеши, раз ты такой занятой.

Они заглотили по последней, обнялись на прощание (водка, выпитая на кухне, удивительно способствует сближению мужчин – если только не перебарщивать). Затем Дима вывалился в загаженный подъезд, потом – в ледяную ночь, где хрустел снег и даже, казалось, сам воздух. Запоздавшие прохожие торопились домой. Полуянов глянул на часы. Мать честная, уже половина девятого! Как незаметно летит время, когда на столе появляется водяра, – даже если ею не злоупотреблять.

Дима вышел на мостовую и поднял руку, привлекая таксистов, частников, маршрутку – кого угодно, лишь бы вывезли его отсюда и доставили наконец к Надюхе. Какая-то смутная, несформулированная идея болталась в мозгу… Какая-то имелась в рассказе охранника неправильность, нестыковка… Что-то такое саднило. А что конкретно – Полуянов своим слегка опьяневшим мозгом не мог понять…

Тормознула «шестерка». За рулем – джигит. Азербайджанцы заполонили рынок столичного частного извоза. Дима уж и не помнил, когда он ездил на такси с русским шофером.

– Куда? – прозвучал гортанный вопрос.

– Улица Малыгина.

– Дашь скока?

– Сто пятьдесят.

– За двести поеду.

– Идет.

И в тот момент, когда Полуянов взгромождался на переднее сиденье – с уже порядком опостылевшей ему за сегодня командировочной сумкой, – он вдруг понял, что за несоответствие терзало его изнутри последние минут двадцать.

Мужик, принесший в редакцию «рукопись», а точнее отрубленный женский палец, выглядел, судя по описанию охранника, типичным фриком, графоманом, сумасшедшим. Пожмыханный, как он сказал. Нечищеные ботинки, кроличья шапка, старая куртка. Но вместе с тем адресат на конверте: «Молодежные вести», Дмитрию Полуянову – был отпечатан на хорошей бумаге, на хорошем (скорее всего, даже лазерном) принтере. Совершенно не вязались вместе компьютер с принтером и ободранные ботинки и куртка…

…Когда душа уже была готова оторваться от тела… Кажется, это было тогда, – в больничке… Когда боль и унижение были особенно сильны… Когда уже приоткрывались ворота, чтобы уйти навсегда… Тогда, на границе между забытьём и явью, вдруг явилась она, Мать…

Лица не видно, лишь различим в ночи смутный, но хорошо знакомый родной силуэт.