И ее голос проговорил, спокойно и плавно (и оттого торжественно). Проговорил одновременно и ласково, и утешающе, и неколебимо уверенно. Он произнес всего одну фразу:

ТЫ ЕЩЕ НЕ ВЫПОЛНИЛ СВОЕГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ!

Голос прозвучал – и через мгновение исчез. И Она – тоже исчезла. И даже не успеть было спросить самое главное: а в чем оно заключается, сие Предназначение?

Эта мысль сверлила голову в течение ночи, однако ответ так и не появлялся.

А утром стало понятно, что нет, тело еще не готово умирать, как бы ему ни было тяжело и страшно… А потом сам собой пришел вопрос: «Так в чем оно состоит, это его Предназначение?..» И приходилось ломать голову долгими днями и ночами, что помогало отрешиться от страданий, расслабиться – ив итоге выжить…

И только недавно с ослепительной ясностью стало очевидно, о чем говорила тогда Мать. И в чем оно состоит, сие Предназначение на земле. Да! Да! Да!

Да, все стало на свои места. Надо выполнить Предназначение, и тогда можно спокойно уйти.

Мама будет довольна.

ГЛАВА 2

Надька на него вчера полвечера дулась. Как будто право имеет. Ну, подумаешь, обещал он приехать часа в четыре, а появился в десять. Но ведь он же ра-бо-тал! Неужели не понятно? У него профессия такая. Рабочий день – равно как и ночь – не нормирован. Журналист не приходит, как какой-нибудь мэнагер, со службы в семь часов. И не будет приходить. И всегда могут возникнуть обстоятельства, когда ему нужно экстренно – днем, вечером, ночью – куда-то мчаться. Собирать срочный материал, ловить нужного человека, писать репортаж в номер.

На естественный Надин вопрос: «Почему ж ты не позвонил, убоище?! Изверг рода человеческого! Я ж волновалась!» – последовал полуяновский не менее естественный ответ: «А зачем звонить? Я ж не знал, когда освобожусь и смогу приехать».

Словом, никакого взаимопонимания они не достигли, Надька отправилась спать, а Дима съел в одиночестве ужин – мясо с картошкой. (Вкусно, надо сказать. Что-что, а готовить Надежда умеет.) С горя и с устатку хлопнул две рюмки водки, залежавшейся в холодильнике еще с Нового года. Принял наконец душ, выкинул грязное белье из сумки в стирку – и тут обнаружил фарфоровую чашку питерского завода (вот балда, даже забыл подарить Надьке презент из командировки!), а потом сон сморил его настолько, что Полуянов рухнул рядом со спящей Надей. Завернулся во второе одеяло и даже домогаться ее не стал.

Проснулся Дима в несусветную рань: в четверть седьмого – от сушняка, но в бодром, развеселом настроении. Дворники уже шкрябали лопатами, убирали выпавший за ночь снег. Многие окна в доме напротив светились. Кое-кто, закутанный, поспешал на автобусную остановку. Сосед раскочегаривал стоящую под окном «пятерку», с ревом прогазовался. Термометр показывал, что на улице минус двадцать семь.

Дима хлопнул стакан минералки, затем опрокинул чашечку кофе – а потом отправился выгуливать Родиона, который уже бешено носился по кухне, тыкался носом и молотил хвостом по табуреткам. Во время короткой, но весьма бодрой прогулки Диме пришла в голову замечательная идея, как с Надеждой примириться. Он погнал развеселившуюся таксу домой.

А когда вернулся, налил в новую, купленную в Питере фарфоровую чашечку кофе – и подал Наде в постель. За подобные поступки девушки обычно отдавали журналисту все самое дорогое, что у них есть.

Надюшка не стала исключением. Поцеловала, потрепала волосы – а закончилось все бурным сексом. Пришлось радио включать на полную громкость, чтобы соседей не смущать. Потом они вместе пошли в душ – и там опять полюбили друг друга.

Когда все кончилось, Дима подумал (чего он никогда, конечно, не скажет Надежде): «Когда случается такое счастье, что и ты любишь, и тебя любят, секс получается намного вкуснее, ярче и безоглядней, чем если в постели сводят вас другие чувства: одиночество или просто похоть.