Правда, девица была изрядная и умная. Тут же в доме Лефорта началось дебошство, пьянство великое, что невозможно описать, что по три дни, запершись в том доме бывали пьяны, и что многим случалось от того умирать. И от того времени и по сие число и доныне пьянство продолжается и между великими домами в меру пришло. Помянутый же Лефорт с того времени пришел до такого градуса, что учинен был генералом от инфантерии, а потом и адмиралом, и от пьянства скончался».
«В то ж время фавор к Лефорту продолжался, — писал Куракин ниже, — токмо был для одних вечеринок и пиров, и в делах оной Лефорт силы не имел и не мешался, и правления никакого не имел, токмо имел чин адмирала и генерала от инфантерии. И понеже был человек слабого ума, не канатель (не способен. — Н.П.) всех тех дел править по своим чинам, то все управляли другие вместо его». И вновь о том же; «Помянутый Лефорт и денно и нощно был в забавах, супе, балы, банкеты, картежная игра, дебош с дамами и питье непрестанное, оттого и умер во время своих лет под пятдесят».
Диаметрально противоположную оценку Лефорту дали современники-иностранцы, среди которых наиболее обстоятельная характеристика царского любимца принадлежит секретарю австрийского посольства Иоганну Корбу, автору «Дневника путешествия в Московию (1698 и 1699 годы)» и барону Бломбергу, автору «Описания Лифляндии».
«Господин Франц Яковлевич Лефорт, — писал И. Г. Корб, — генерал первого выборного полка Московии и адмирал флота, женевец по происхождению, прибыл двадцать лет тому назад с двумя товарищами по Белому морю в Московию поискать счастья и обрел то, чего искал. В восемьдесят восьмом году (в действительности 1689-м. — Н.П.) вспыхнула революция, и их царские величества удалились, как в безопасное убежище, в монастырь по имени Троица, спасаясь от всенародного и кровавого неистовства стрелковых солдат, именуемых иначе стрельцами; они свирепствовали в слепой и беспорядочной жестокости, без всякого разбора лиц и положения… В то опасное время, когда колебалась верность не одного человека при соображении, чью сторону принять, потому что еще нельзя было предвидеть исхода бури; когда фортуна как бы еще сомневалась, кому достанется столь огромное владычество, в это-то нерешительно-роковое время Лефорт поспешил с немногими из своих солдат к Троице. Благодаря такому никогда ничем не омраченному шагу верности в опаснейшем положении, возвысился он на ту степень царской любви, которую даже несправедливость завистников должна признать заслуженною.
Фортуна сталкивала в конце концов со своего колеса очень многих, долго наслаждавшихся блеском царской дружбы и на него она иногда посылала волнения и бури; тем не менее мы видели, что расположение царя к нему осталось неизменным даже после смерти, служа предметом сильной зависти для всех туземцев… Может быть, Лефорт предпочитал бы иметь иные доказательства сильной любви и привязанности к нему царя, но он не мог бы даже и желать более несомненных признаков, чем те, которые он получил. Он указал царю путь к истинной славе тем, что, несмотря на противодействие всего совета бояр, воспламенил его душу благородным стремлением к воинской доблести… Он же посоветовал царю отправить последнее блестящее посольство, замыслив его в весьма удобное время… По его совету нынешний царь даровал свободу иностранцам приезжать и уезжать обратно, что прежде было им запрещено… В общем он располагал к себе царя верностью, равных себе — услужливостью, всех — ласками и умеренно пользовался могуществом, которым был силен».
Известный инженер Джон Перри, нанятый Петром в 1698 году для руководства рытьем канала между Волгой и Доном, был, как и Корб, современником Лефорта лишь в последний год его жизни. В своем сочинении «Состояние России при нынешнем царе» он уклонился от общей оценки степени влияния женевца на царя, но отметил одаренность Лефорта, а также его влияние на любовь монарха к мореплаванию. |