Серебряный пятачок. Настоящий, царский, с запрещенным двуглавым орлом и короной над цифрой «5». Серебро, и на зуб не надо пробовать. Помнишь, тирмен? Васильевский остров, Средний проспект. «Молодой человек! Соблаговолите оказать милость!..» С чего началось, тем и заканчивается. Вполне логично.

Курносая Вологда взглянула на залетную птицу без всякой приязни. Поморщилась. Пухлые губы конвойца с неохотой шевельнулись:

– Проходи, не задерживай! Помещение Г-211. По коридору направо.

Пяточок забирать не стал, даже не притронулся. Значит, еще не финиш.

Легкий стальной ветерок. Время-штык беззвучно качнулось вспять, к полудню, освобождая сырое пространство бетонных глубин. Твой путь длится, тирмен.

Иди.

Когда Петр Леонидович понял, что жив, то вместо радости почувствовал обиду. Неожиданную и исключительно горькую. Почему не сразу, не пулей в сердце? Смерть не закажешь, не выпишешь по каталогу, но разве ему не обещано? Долгая жизнь, быстрая эвакуация. Привычный лес, чье-то незнакомое лицо.

– Кто ты?

Привилегия не только случайных людей, несокрушимых опор царства.

Привилегия рыцарей Дамы.

За тирменом пришлют тирмена. Кондратьев не знал это наверняка, но был твердо уверен: так случится. Вышло иначе: вместо расстрельного леса – неровный бетон, конвоец и коридор. Почему? Не заслужил, не выслужил?

Или… Или что-то пошло не так?

Дверей оказалось много: и слева, и справа. Часть – без табличек, почти все – заперты. Некоторые, стальные, заварены наглухо. Петр Леонидович не удержался, провел пальцем по светлой стали шва. Ржавчина… Значит, давно дело было. Вспомнился «минус второй» – заброшенный трюм подземелья-«Крейсера», бункер далекой, забытой войны. А вдруг он и в самом деле на «минус третьем»? Кто ведает, что творится там, в бетонной глубине?

Если не умер, если не пускают в лес, не дают оружие. Если…

Что нужно Великой Даме от вышедшего в отставку тирмена?

В отставку?!

Кондратьев придержал шаг, огляделся по сторонам. Чрево ненасытное, аки библейская рыба-кит, и он, бедный-горемычный, вроде Ионы-пророка. Самое время на колени бухаться, вопиять, «ежик» свой дурацкий пылью притрушивать. Оле, мне недобитому! Оле, Дамой моей на погибель брошенному! Оле!..

Хлюздишь, тирмен? Хлюзду беспонтовую на палочке возят!

Правая рука слушалась: сгибалась, разгибалась, покорно шевелила пальцами. Ею Кондратьев и врезал – по собственной скуле. От всей дури, до салюта в глазах. Неправда, что бой ведут до последнего патрона. Бой ведут просто – до последнего. Забыл, разведка? «Минус третий» не по душе? Вольному воля. Открой глаза, полюбуйся больничным потолком. Обожди, пока клистир принесут. Ах, не хочешь!

Тряхнул Петр Кондратьев седой головой, завязал потуже пояс казенного халата. Ну, где тут ваша Г-211-я? Неправда, что последней умирает Надежда.

Есть у нее еще подружка – Любопытство.

Нужная комната, она же помещение, нашлась, где положено – сразу после Г-209-й. Хоть и редки таблички, а понять несложно: четные – налево, нечетные – направо. И с литерой «Г» полная ясность, если «А» для «нулевки» оставить.

В помещение вела не стальная, обычная дверь. Приоткрыта, из щелей сочится электрический свет. Кондратьев покосился на дверь и впервые пожалел о своей безоружности. Хорошо бы по завету сталинградского генерала Чуйкова: сначала гранату в проем, а потом и стучать можно. Только нет гранаты…

Постучал. Встал в сторонке – вдруг из пулемета полоснут?

А когда не ответили – ни словом, ни пулей, – вошел без стука.

– …Положительные результаты стрельбы по реперу очевидны.