Он шагнул ближе, всмотрелся. Нет, не встречал прежде. А интересно! Вроде «Медного Змия» у Бруни: ущелье, в ущелье – народ толпищем, все в тогах-туниках, все вверх смотрят. Не на Змия – на Ту, что в белом. У самого гребня стоит, руки вперед протянула.

Смотрят. Ждут. А поверх ущелья ждет солнце. Огромное, белое.

Холодное.

Петр Леонидович сжал руку в кулак, до боли в пальцах. Да, знакомо. Плохо, что сразу не догадался. И о том, что на картине, и о рапортах. Не спятили его друзья. Не дурдом на «минус третьем».

Он сам читал рапорт – в январе далекого 1984-го. Читал, потому что до начальства, как до Архангела Гавриила. Не успокоились Василий Александрович и георгиевский кавалер Иловайский. Видят беду, тревожатся. Надеятся, что Дама услышит, поймет.

«Стучите, и отворят вам».

– …Общим же является убеждение, что Страшный Суд начнется в Иосафатовой Долине вблизи Иерусалима. Поэтому могилы на тамошнем кладбище…

На картине, над Долиною Суда, под ледяным солнцем стояла Та, которая никогда не опаздывает.

Вечная Спутница, Великая Дама.

Явилась судить или быть судимой.

Вторая папка имела номер «12-а». Не иначе, вместо крамольной чертовой дюжины. Ниже химическим карандашом указано: «Неудачные стрельбы (1984–2008)».

Петр Леонидович хмыкнул, развязал тесемки.

Читаем!

3

Он не стал говорить Лерке о случившемся.

Успеется.

Мама учила, что беременных лучше не волновать.

Данька пообедал, стараясь не торопиться, хотя все внутри протестовало и тянуло прочь из дома, в больницу к дяде Пете. Обнял жену, пообещал застегнуть куртку и сбежал по лестнице вниз, не дожидаясь лифта.

Нет, сегодня мы обойдемся без машины. Пусть «Skoda» поскучает в гараже – целее будет. Данька плохо представлял, как бы он в таком состоянии сел за руль и поехал по городу, с вечными пробками, нервными гудками, матерящимися водителями и пешеходами-камикадзе. Точно задавил бы кого-нибудь или в скверную историю вляпался.

Он всегда считал себя человеком уравновешенным. Но белый лес развеял эту уверенность дымом по ветру. Сорвался, тирмен? Да. Тебя колотит, тирмен? Да. Даньке почудилось, что у него дрожат руки. Как у дряхлого паралитика. Сядь за руль – и приедешь на тот свет быстрее дяди Пети…

Типун мне на язык!

– Такси! В неотложку!

Таксист попался классический: матерый водила лет пятидесяти, в вытертой кожаной куртке. Мятое лицо в морщинах, складчатый затылок и вечная «Прима» в зубах. Вел таксист свою «Волгу» без лихачества, но и не слишком осторожничая. Данька даже позавидовал: он так еще нескоро научится. Практика, однако. И талант. Талант в любом деле необходим: машину водить, блинчики печь, стрелять…

– Государственная дума большинством голосов… – тупо бубнило радио, в муках рожая последние новости. – Идя навстречу волеизъявлению народа… изменения в конституции и дополнения к федеральному закону о выборах президента, дающие возможность переизбрания на третий срок…

За стеклами мелькали деревья: окутанные нежной зеленью, цветущие. Шли легко одетые, улыбающиеся люди. Мамаши везли коляски с детворой, на ходу обсуждая режущиеся зубки, бессонные ночи и первое «агу». Солнце, весна, жизнь бурлит, пенный хмель бьет в голову, толкая на веселые безумства и признания в любви. Но это там, снаружи.

Это не для нас.

Впервые Данька всерьез задумался о том, что дядя Петя не вечен. Даже если откачают, поставят на ноги – что дальше? Сколько он еще протянет? Девяносто четыре года, не шутка…

Такси миновало распахнутые ворота больницы, шурша шинами, скатилось под горку по дорожке, недавно покрытой свежим, аспидно-черным асфальтом, и остановилось у пандуса для машин «скорой помощи».