Веня оперся о стену, поднимаясь, и почувствовал, как его потянули прочь сквозь дым. Вера вела его быстро и уверенно, как будто ей глаза не выедал злой дым. Авдеев сбежал по ступенькам и на последней споткнулся – его словно потянуло сквозь зловонную гулкую трубу, наполненную дымом, гарью, криками, потом лицо обдало прохладой, под ногами заскрипели доски, и доктор взобрался в коляску. Упал на сиденье и сам не заметил, как провалился в сон.

* * *

Поезд прогремел уже по всем суставам моста через Шуйцу и выбрался за пределы северских пригородов. Остались позади и серо-рыжие, заросшие сосняком Чичиковы холмы, и уж маковки Знаменского монастыря уплыли прочь, и теперь поезд бойко шел по степи, еще только расцветающей, полной зелени.

Вдали медленно махала крыльями мельница, будто прощаясь, и Вера улыбнулась. Обернулась к своему купе.

Веня спал, подложив под голову саквояж, подогнув колени и даже во сне оберегая раненую руку. Лицо у него было во сне совсем детское, губы чуть дрожат – будто от обиды.

Вера вытянула вязаный плед из сумки, накрыла доктора. Прикрыла дверь их отдельного купе. Пошла по чистой ковровой дорожке – Вера взяла билеты в новый вагон первого класса, такой был один на весь поезд. Полированное дерево, бронзовые ручки, тишина, свежие занавески – все-таки они заслужили немного комфорта.

Она миновала общую спальную зону, где дремали пассажиры, рассевшись на диванах и обложившись вещами и снятой одеждой. Перешла в вагон второго класса и потом встала на открытой площадке вагона третьего класса. Из неприкрытой двери шел ток теплого нечистого воздуха, там было, как водится, битком. Мастеровой в замасленном картузе, увидев ее, смутился и перешел на другую сторону площадки. Вера встала, взялась за поручни.

Здесь, в желтом или сером вагоне, могла бы ехать Белка. Если бы она решилась тогда – взяла бы билет, схватила бы вещи и вошла бы в вагон в поисках свободного места. Но она стала говорить о маме, которую не может оставить, о заказах, которые надо доделать, о своем салоне – Вера не останавливала ее. Молча слушала, и в конце концов Белка расплакалась – легкими весенними слезами, тихо, как дождик, и целовала ей пальцы, говорила и говорила, и все это было мучительно и безнадежно. Отчего хорошие люди так бывают несчастны, а подлецы гуляют по свету припеваючи? Такими вопросами задался бы господин Чехов, а Вера не задавалась – она стояла на площадке, придерживая шляпку, и пила простор, глотала штрихи далеких телеграфных столбов, россыпи хуторов – крыши хат и беленые их стены, серо-зеленые облака рощ, лежавшие на земле, дороги, расползавшиеся во все стороны, как раки из мешка.

Небо над степью было прозрачное, разлинованное тонкими белыми штрихами облаков, и между землей и небом гулял апрельский ветер – неуемный, неостановимый, живой.

В жестяной коробочке в глубине Вериного саквояжа лежала прядь волос Оли Мещерской.