Шаповалов перевел взгляд с меня на анестезиолога. Поддержка со стороны другого, уважаемого им специалиста, явно поколебала его уверенность.

По лицу Шаповалова пробежала тень сомнений. Он смотрел на меня долгим, тяжелым, нечитаемым взглядом. А потом в его глазах блеснул какой-то безумный, азартный огонь.

— А ну-ка, Разумовский… пойдем со мной

* * *

Анна Витальевна Кобрук положила трубку гильдейского коммуникатора и с удовлетворением сделала пометку в своем ежедневнике.

Вопрос с поставками новой партии противовирусных сывороток из Владимира был решен. Еще одна потушенная проблема, еще один успешно закрытый вопрос в бесконечной череде административных задач.

Пациенты для нее давно уже превратились в цифры, статистика заболеваемости и смертности — в ключевые показатели эффективности, а больница — в сложный механизм, который должен был работать без сбоев.

Она уже собиралась вызвать секретаря, чтобы продиктовать пару приказов, когда дверь ее кабинета распахнулась без стука.

На пороге стоял взвинченный, как натянутая струна, Игорь Степанович Шаповалов. А за его спиной, как тень, маячил тот самый новый подмастерье, Разумовский, о котором в последние недели говорила вся больница.

Кобрук холодно посмотрела на вошедших. Неужели нельзя было записаться на прием? Что за срочность, которая не терпит промедления?

— Анна Витальевна, прошу прощения, — Шаповалов прошел к столу. — Ситуация экстренная.

И он, по-военному четко, без эмоций, изложил всю историю. Про пациента Кулагина. Про неудачную первую операцию. Про невероятный диагноз Разумовского — синдром МЭН-1. И про его, Шаповалова, рискованное, на грани безумия, предложение о повторной, поисковой операции.

Кобрук слушала, не перебивая, ее лицо оставалось бесстрастным, но мозг уже работал с холодной скоростью компьютера, просчитывая риски.

Так.

Редчайший генетический синдром. Неудачная первая попытка. А теперь они хотят вторую, еще более рискованную, слепую операцию. Если пациент умирает у них на столе — это катастрофа.

Скандал.

Комплексная проверка из Гильдии, которая перевернет всю больницу вверх дном. А если отправить его сейчас во Владимир — вся эта головная боль станет проблемой Магистра Исинбаева, а не моей.

Решение очевидно.

— Нет, — ее голос прозвучал категорично и окончательно. — Категорически нет. Зашивайте пациента, стабилизируйте его состояние и готовьте документы на экстренный перевод в областной эндокринологический центр. Пусть они там со своими редкими опухолями и разбираются. Это их уровень компетенции, а не наш.

Шаповалов с едва заметным вздохом пожал плечами, как бы говоря Разумовскому: «Ну вот, я же предупреждал».

Она уже собиралась закончить разговор, твердо повторив свой приказ, но тут этот мальчишка Разумовский, сделал еще один шаг вперед.

— Анна Витальевна, позвольте задать вам один вопрос, как руководителю, — его голос был спокоен, но в нем была сталь. — Что для нашей больницы страшнее: один потенциально неудачный исход сложной, но уникальной операции, который всегда можно списать на тяжесть случая? Или репутация учреждения, которое отказалось даже попытаться спасти пациента, имея на руках точный диагноз и методику лечения?

Кобрук прищурилась. А парень-то умен. Он перестал давить на жалость и заговорил с ней на единственном понятном ей языке — на языке рисков и репутации.

— Я знаю, что случай с племянницей магистра Воронцова уже известен в Гильдии, — продолжал он, не давая ей вставить ни слова. — Как и то, что я, подмастерье из Мурома, поставил ей диагноз.