— Нет, не ходят. Ни‑ка‑ки‑е мужчины — ни приятели, ни знакомые, ни друзья.

Я поднялся со стула, прошелся по комнате, будто раздумывая над чем‑то, остановился около пуфа и дотронулся до шиньона, и вдруг, встав на колени, выкатил из‑под дивана два совершенно новеньких игрушечных автомобиля. Красиво раскрашенные немецкие пожарные машины — каждая с лестницей, шлангами, брандмайором в каске.

— Чьи же это такие шикарные машины? — спросил я у ребят.

— Моя, — сказал басом младший, а старший ничего не сказал, только исподлобья смотрел на меня быстрыми материнскими глазами.

— А кто же тебе подарил эту машину? — спросил я.

И снова старший ничего не сказал, а только толкнул младшего, но тот еще не понимал таких вещей, он подбежал ко мне, схватил свою машину и сказал готовно, с гордостью:

— Папа подарил!

Я повернулся к Рамазановой и увидел, что пальцы у него больше не дрожат. Обоими кулаками она ударила в столешницу и закричала пронзительно‑высоко, захлебываясь собственным криком, замиравшим у нее в горле:

— Как вы!.. Как вы смеете!.. Как вы смеете допрашивать детей!.. Кто вам беззаконничать разрешил…

В это время хлопнула дверь, и вошел участковый. Рамазанова замолчала на мгновенье, и в возникшей театральной паузе лейтенант сказал:

— Все точно так. Это он, товарищ старший инспектор…

И Рамазанова сникла, увяла, она как‑то даже поблекла, и в одно мгновенье на ее лице проступило огромное утомление, будто нервное напряжение держало ее все это время, как каркас, и теперь, когда оно растаяло, рухнуло несильное — без веры, без правды, без убеждения — все некрепкое сооружение ее личности.

Я сел на свой стул в углу и негромко сказал:

— Рашида Аббасовна, вы возвели напраслину на своего супруга. Никаких женщин он себе не заводил, а был и остается любящим мужем и отцом. К сожалению, эта высокая добродетель не может оправдать его другого порока — любви к государственным и общественным средствам, которые он расхитил, в связи с чем до сих пор скрывается от суда и следствия. Значит, вы его видите время от времени?

— Не вижу, не знаю и ничего вам не скажу. А допрашивать ребенка — гадко! Подло! Низко! Порядочный человек не может воспользоваться наивностью ребенка!

— Не распаляйте себя, Рашида Аббасовна. Вы это делаете сейчас, чтобы сгладить неловкость после того, как я вас уличил во лжи. Что касается детей — закон позволяет их допрашивать. Правда, вашего ребенка я и не допрашивал — спросил только, чтобы убедиться в правильности своей догадки. И подумайте о той ответственности, которую вы берете на себя, приучая детей с малолетства ко лжи, двойной жизни, к постоянному стыду и страху перед милицией…

Рамазанова ответила первое, что пришло в голову:

— Дети за родителей не отвечают…

— Тьфу, — я разозлился. — Ну послушайте, что вы несете! Кто здесь говорит об ответственности детей! Сейчас мы даже об ответственности вашего мужа не говорим!

— А о чем же мы тогда говорим? — зло подбоченилась Рамазанова.

— Мы говорим о людях, совершивших аферу у вас в доме. Как их найти — вот что нам важно.

— Ну конечно, конечно, — усмехнулась Рамазанова, — только это сейчас и волнует вас больше всего.

— При таком поведении неясно, зачем вы милицию вызывали, — пожал я плечами.

— Она и не вызывала милицию, — сказал внимательно прислушивавшийся к разговору участковый. — Это дворничиха вызвала.