— Куда же пошел работать Лыжин?

— Он отработал три года в какой‑то фармакологической лаборатории, а потом Александр перетащил его к себе в исследовательский центр.

— К этому времени ваш супруг уже защитил, наверное, кандидатскую?

— Да, конечно! И прошел по конкурсу в центр старшим научным сотрудником.

— А вы не знаете, у Лыжина были за это время какиенибудь успехи?

— По‑моему нет. Он в общем‑то бестолково распорядился этими годами. Но когда пришел к Александру, у них начало выходить много работ и публикаций.

Я неожиданно спросил:

— Простите, а как ваш отец относился тогда к Александру Панафидину?

Ольга засмеялась:

— Странный вопрос! Относись он к Александру плохо, зачем бы он оставил его у себя на кафедре? Он всегда очень уважал его.

Стараясь придать бестактному вопросу характер шутки, я спросил:

— Ну а может быть, помимо уважения он видел в нем еще и будущего зятя?

— Ха! Это вы не знаете моего батюшку! Он принципиален до глупости, и на все соображения такого рода ему чихать. А кроме того, я вышла ведь за Александра много позже. И к счастью, никогда об этом не жалела.

— И к счастью, никогда об этом не жалели, — повторил я, потому что в словах Ольги мне послышалась настойчивая потребность доказать себе самой безусловную правильность однажды сделанного выбора, истерический накал ненужной откровенности в публичной демонстрации своего собственного, личного, индивидуального, только ей принадлежащего семейного счастья. Я улыбнулся и сказал: — Значит, остается прожить далее в любви и согласии сто лет и умереть в один день…

— Да, я мечтала бы о такой участи, — вполне искренне сказала Ольга. — Но в наше время никто не живет по сто лет. Особенно с такой нервотрепкой на работе, как у Александра. Они из‑за этого метапроптизола все прямо с ума посходили.

Я безотчетно отметил про себя, что Ольга уверенно предполагает прожить дольше мужа. Напрасно: никто не знает часа своего — ни с сильной нервотрепкой, ни в безмятежном домашнем хозяйствовании.

— Ольга Ильинична, вы не можете мне объяснить — я ведь не специалист, — почему вокруг именно этого препарата столько волнений, столько страстей пылает?

— Ничего удивительного, — это ведь будет выдающееся научное открытие. Сообщения о них высекают на золотых скрижалях.

— Не может быть! — притворно изумился я.

— Еще как может! Вы слышали о комиссии научного прогнозирования ЮНЕСКО?

— Нет, не слышал.

— Эта комиссия составила план‑прогноз крупнейших открытий человечества в течение предстоящих ста лет. Они относят создание эффективных химических препаратов для лечения психических болезней на две тысячи десятые — две тысячи двадцатые годы. Получив метапроптизол, Александр обгонит эпоху на тридцать — сорок лет. Это Государственная или Нобелевская премия, это научно‑исследовательский институт, это безграничные научные перспективы!

Разумом я понимал, что нелепо, просто бессмысленно переубеждать Ольгу, сердиться на нее, она — продукт определенного нравственного воспитания. Но подавить в душе острое желание омрачить безоблачно‑радужный небосклон ее видения жизни я не мог.

— Ольга Ильинична, а не может так статься, что кто‑нибудь другой, не ваш муж, получит метапроптизол?

— Насколько я знаю от него, над этой же проблемой работают японцы и швейцарцы. Там есть очень мощные концерны — «Торей» и «СИБА»…

— Я не имею в виду иностранные фармакологические концерны. Что бы вы сказали, узнав, что препарат синтезирован у нас?

Ольга недоверчиво хмыкнула:

— Перестаньте! Этого не может быть!

— Выражаясь вашими словами, «еще как может».