Я срываюсь с места, сначала скольжу, пока не встаю ровно, а потом несусь к дверям, которые ведут в главный коридор. Обработчики кричат — и на меня, и в свою рацию. Так я отсюда никогда не выберусь, но если они возьмут меня, пусть я при этом буду драться и вопить. Я не собираюсь облегчать им жизнь.

Я бегу со всех ног, а стены теперь снова белые. Не знаю, насколько я оторвалась от них и не оборачиваюсь из опасения, что это замедлит бег. Каждую секунду ожидаю почувствовать боль от удара шокером, но все равно бегу. И останавливаться не собираюсь.

Я сворачиваю в последний раз и вижу перед собой спины других обработчиков. У меня перехватывает дыхание, сердце уходит в пятки. Все кончено. Я вот-вот начну кричать, драться до самой смерти, но они не оборачиваются в мою сторону, и вдруг обработчики позади перестают кричать. Они слушают свою рацию, смотрят то на меня, то на сцену перед ними. Я в растерянности, адреналин пульсирует в венах. А потом я слышу другие голоса. И понимаю, что охранники встревожены не из-за меня и не из-за вызова моих обработчиков, потому что они с кем-то говорят, а точнее, активно пытаются помешать кому-то пройти.

Я двигаюсь в ту сторону, понимая, что иду прямо в руки охраны, но все же надеясь, что там — мое спасение. Оглядываюсь назад на обработчиков, которые застыли на месте, как будто не понимая, что делать дальше. Один из охранников поднимает голос и повторяет, что у него нет комментариев. О, Господи.

Я пускаюсь бежать, выглядываю из-за плеч широкоплечих охранников. Еще один голос кричит, что его не заставят молчать, и я узнаю его. Останавливаюсь рядом с дверью на лестницу, и меня переполняет облегение, совершенное облегчение.

К тому человеку подходит охранник, и теперь его хорошо видно. Келлан — его темные волосы, горящие глаза.

— Келлан? — зову я его, но так тихо, что он меня не слышит — потому, что в горле у меня еще саднит, а еще потому, что я едва не плачу. Я спасена. Репортер не даст им сделать мне лоботомию.

Позади Келлана стоит оператор, который снимает весь разговор, даже при том, что один из охранников закрывает объектив рукой, принуждая его отойти. Я встаю на цыпочки, поднимаю уставшие руки, чтобы помахать им, привлечь их внимание, когда дверь рядом со мной открывается с громким щелчком. Я даже не успеваю разглядеть, кто там — оттуда быстро высовывается рука, хватает меня за локоть, толкает на лестницу. Позади захлопывается дверь.

Глава 8

— Боже правый, Слоан, — говорит Джеймс, толкает меня себе за спину и блокирует ручку-штангу двери с помощью монтировки, намертво заблокировав проход. Мы стоим на холодном бетонном полу лестничного пролета. Без лишних слов он сжимает меня в объятиях, целует в лоб.

Я даже не могу обнять его в ответ. Руки у меня трясутся, когда я их медленно поднимаю, трогаю его за рукав а потом за руку — и касаюсь теплой кожи. Внимательно смотрю в его голубые глаза, на растрепанные светлые волосы, светлую бороду. Это — Джеймс из моих воспоминаний. А может, всего лишь воспоминание?

— Ты настоящий? — спрашиваю я дрожащим голосом. Мне почти кажется, что я начала бредить, что мне все-таки делают лоботомию, и в результате я спятила. Но потом пальцы нащупывают шрамы на бицепсе Джеймса, и я понимаю, что это он. Я издаю стон и падаю в его объятия.

— Я здесь, — шепчет Джеймс и так крепко держит меня. — Я здесь, Слоан. Я же сказал, что приду за тобой.

— А сейчас, — наклоняется он ко мне, — нам надо сматываться отсюда. Твой приятель, репортер, создает отвлекающий маневр, но убегать нужно сейчас. Ты можешь бежать?

Я киваю, вытираю слезы, но все равно не могу отпустить руку Джеймса. Боюсь, что он исчезнет, а потом кто-нибудь схватит меня и начнет волочить обратно, в белый коридор.