Я чувсвую, как двигается сиденье — Джеймс, схватившись за угол кресла, перебирается ко мне. От этого движения боль вспыхивает с новой силой, и я сжимаю зубы, чтобы подавить крик. Все же я недостаточно быстро скрываю это, и джеймс наклоняется ко мне.

Что случилось? — серьезно спрашивает он. Замечает, как осторожно я обращаюсь с правой стороной своего тела, с укором смотрит на меня.

— Ранена?

Риэлм тут же смотрит на меня с переднего сиденья, и я понимаю, что сейчас начнется шоу.

Я сильно ударилась боком о фургон, — говорю я, чувствуя, как пересохли губы. — Не стану скрывать, боль просто адская.

— Аса, — говорю я, слаюо улыбаясь, — у тебя, случайно, ничего нет, чтобы помочь?

Мой обработчик смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Несколько ампул Торазина. Если я сделаю тебе укол, ты, скорее всего, заснешь.

Я качаю головой. Может, мы и оторвались ненадолго, но если я засну, я буду беспомощна. Так рисковать я не могу. Не думаю, что когда-нибудь снова засну.

— Пусть он сделает тебе укол, — шепчет Джеймс, наклонившись ближе. Осторожно проводит ладонью по синяку, чтобы проверить, как обстоят дела, и я морщусь от боли. — Мои поцелуи справятся не со всем.

— Прости, что толкнул тебя, — тихо говорит Риэлм. — Это я был.

Я тяжело вздыхаю, смотрю на него. Чувствую прилив сочувствия к нему, но быстро его подавляю, отказывая ему даже в малейшем шансе. Если я это сделаю, не знаю, насколько меня хватит.

— Не глупи, — говрит ему Джеймс, отнюдь не враждебно. — ты нам жазнь спас. Слушай, Аса. Можешь передать мне шприц?

Я с мольбой смотрю на Джеймса, но он решительно качает головой.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Обещаю.

Мы смотрим друг на друга, понимая, что он уже обещал это раньше. Может, именно так мы и продолжаем жить — обещаем то, что не можем исполнить, чтобы подарить хотя бы минуту надежды. А надежды, как нам и говорил Артур Притчард, уже достаточно, чтобы продержаться.

Так что я киваю и закатываю рукав, чтобы он добрался до предплечья. Аса дает ему шприц, а Джеймс нервно синмает колпачок и держит шприц так, словно вот-вот заколет им меня. Если бы бок не болел так сильно, я бы рассмеялась.

— Подожди-ка, — говорит Риэлм, перебираясь назад, и забирает шприц из сжатой руки Джеймса.

Боже, ты же не хочешь сломать ей грудную клетку.

Он встает между нами, и теперь, когда он так близко ко мне, меня охватывает глубокая печаль. Он снял халат обработчика, под ним у него хлопчатобумажная футболка. Волосы у него все еще зачесаны на бок, и мне кажется, что он красив. От этого я еще болььше его ненавижу.

— Вот так, — тихо говорит он, не в силах посмотреть мне в глаза, так близко от меня. Нежно и тепло гладит мою руку, берет за предплечье и приподнимает.

— Вдохни поглубже, — шепчет он, так ласково. Слезы стоят у меня в глазах, и я сжимаю губы, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы он был тут — не хочу этой боли, этой печали. Не хочу одновременно любить и ненавидеть его.

Когда он делает укол, я чувствую покалывание и сильное жжение, и все-таки плачу. Но это не из-за того, что мне больно от укола, и Риэлм это понимает. Когда он вынимает иглу, я закрываю лицо и продолжаю плакать — плакать по всему, что я потеряла за последние несколько месяцев. Из-за жестокости и предательства, которые я пережила. Они хотели сделать мне лоботомию! Никогда уже не будет так, как рнаьше.