Риэлм встает и Джеймс садится рядом, шепчет, что я должна все выплакать кладе мою голову ему на колени. Я сворачиваюсь в клубочек — бок у меня еще болит — еще несколько раз всхлипываю. Торазин медленно начинает действовать, окутывая меня спокойствием. На этот раз я не борюсь с ним.

У Эвелин мы будем через час, и Слоан смжет там отдахнуть, — Риэлм говорит с переднего сиденья, замолкает, а потом продолжает:

Если только доктор разрешит.

* * *

Со скрежетом открывается металлическая дверь, и я резко просыпаюсь. Бок больше не болит — ощущения такие, будто нам все уплотнилось и занемело, и на секунду я представляю себе, что средняя часть моего тела отвердела как окаменевшее дерево.

— Давайте отнесем ее к задней двери, — говорит женский голос. Хрипловатый, с легким немецким акцентом. Наверное, это — Эвелин Валентайн. Чильные руки поднимают меня, отрывают от сиденья, и моя голова падает на грудь Джеймса. Я пытаюсь проснуться, но держать глаза открытыми могу не больше секунды, пока борюсь с действием торазина.

— Она не суицидница? — спрашивает доктор.

— Нет, — отвечает Риэлм, который идет рядом. Я моргаю, открываю глаза, смотрю на деревянную обшивку дома, к двери которого мы подходим. По его стенам вьется лоза, как будто дом пытается найти укрытие в природе.

— Хотя чувствует она себя неважно, — добавляет Риэлм. — Мы едва успели. Та, другая, даллас — ей нужна ваша помощь.

Доктор вздыхает, бормочет что-то, что мне не разобрать. Я лениво поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, но пока Джеймс несет меня, все колышется у меня перед глазами. Мне тяжело даже перевести дух.

— Привет, дорогая.

И вот она рядом со мной — высокая, стройная женщина в очках. Ей около шестидесяти лет, темные волосы растрепаны, а на носу — родимое пятно. Она улыбается; зубы у нее желтые, неровные, но улыбка искренняя. Мне она сразу нравится.

— Ничего не говори, — нетерпеливо отмахивается она. — тебе нужно поспать, пока действуют лекарства. Но сначала я осмотрю твой бок, чтобы убедиться, что нет никаких серьезных повреждений.

— С ней все будет хорошо? — Джеймс и не пытается казаться храбрецом. Он совсем расклеился, и если бы меня не несли на руках, я бы обняла его, сказала, что со мной все в порядке, просто чтобы он не был так напуган.

— Думаю, да, — говорит доктор, и я чувствую, что она убирает волосы мне с лица. Джеймс разворачивается, чтобы мы зашли в дверь. Нас поглощает темнота. Окна занавешены, и над нами зажигается лампочка.

— Похоже, что гематома серьезная, но я все равно потыкаю в нее, просто на всякий случай.

Она хлопает меня по плечу, чтобы дать понять, что шутит.

— Ладно, кладите ее сюда.

Джеймс кладет меня на небольшую односпальную кровать, и я чувсвую под собой холодные простыни. Мне больно, голова кружится — но больше всего я боюсь быть наедине с кем-то, кроме Джеймса. Я хватаю его за рубашку, чтобы он не уходил от меня. Он садится на кровать рядом со мной, берет за руку, прикладывает ее к губам.

— Все, кроме блондина — на выход, — говрит доктор, и Аса с риэлмом тотчас выходят.

— Ну а теперь сними с нее эти ужасные серые тряпки, — говорит она Джеймсу, и тот высвобождает мои руки из рукавов серой пижамы. Эвелин склоняется на коени рядом со мной, осматривает мой бок, а потом действительно тыкает в него, заставив меня застонать. Она извиняется, но тыкает еще раз в других местах. Когда она заканчивает, подходит к шкафу для одежды, достает оттуда ярко-розовую футболку и протягивает ее Джеймсу.