Сразу чувствуется боль этого человека, а не просто «ура» ленинизму, революции. Я бы сказал, что из всего присутствующего в этом сборнике Заболоцкий ближе всего к тому развитию, которым пошла далее русская поэзия уже конца шестидесятых годов, здесь нет манифестаций. Она ближе всего к истинной поэзии. [У Заболоцкого есть] Четверостишие, которое стало хрестоматийным, стало повторяться везде. Стихи называются «Некрасивая девочка» – о маленькой девочке, которая еще не знает, что она некрасива. Она бегает с друзьями, с детьми, играет, и веселится, и наслаждается жизнью, еще не зная, что пройдут годы и она посмотрит на себя и поймет, что она уродливая, и поэт думает, как ей будет ужасно одиноко, как ей будет горько. Ему горько и больно за нее, это не связано ни с двадцатым съездом, ни с культом личности Сталина, ни с чем (смеется), слава богу, что не связано. Он пишет:

Я помню, эти стихи все время повторяли в те дни.

В этом сборнике вдруг мы увидели стихи Анны Ахматовой. Великая русская поэтесса, царскосельский соловей. Эта была, кажется, ее первая публикация после известного ждановского постановления против Ахматовой и Зощенко. После этих ждановских издевательств Ахматова была неприкасаемой. Ее не посадили в тюрьму, но ей не давали никакой работы, и она бы умерла с голоду, если бы не помогали друзья, в частности, между прочим, Пастернак. Я был знаком с Ахматовой, и она рассказывала как-то при мне, как Пастернак ей помогал. У Пастернака было много денег тогда, он делал много переводов. Свои стихи ему не давали печатать, но он переводил. Он, говорит, приезжал, садился на диван и весь вечер читал стихи, разговаривал и никогда денег не предлагал никаких ей, но, когда он уходил, она находила под валиком дивана, под подушкой дивана, плотную свернутую пачку денег, он ей так оставлял. И Ахматова вдруг появилась в этом сборнике с прекрасными стихами, великолепными стихами под названием «Петроград, 1916». То есть преддверие революции, и как это ощущается, преддверие революции. Так не по-советски, что это, я бы сказал, один из самых опасных материалов сборника, но он прошел незамеченным, его как раз не били.

Публикация Ивана Катаева любопытна сама по себе… сейчас найду, где это отметил… Вот второй номер, о котором я говорил, чем он открывается и чем завершается. Публикация Ивана Катаева любопытна сама по себе тем, что он был репрессирован, расстрелян – он погиб в лагерях. Рассказ, который здесь напечатан, – обычный, грамотный, среднего качества, ничего особенного, рассказ как рассказ. Не стоит на нем подробно останавливаться, но в предисловии впервые сказано об авторе как о жертве сталинских репрессий. Первый съезд советских писателей избрал Ивана Катаева членом правления Союза писателей СССР, в тридцать седьмом году в расцвете творческих сил он был арестован по ложному обвинению – по ложному обвинению! – и погиб в заключении. Тогда не надо было вообще никаких обвинений, а просто людей пачками арестовывали по спискам. Я сейчас напишу «Катаев», не путайте его с Валентином Катаевым, это другой человек.

(Вопрос из зала: Не родственник?)

Нет, не родственник (пишет). Иван, а тот Валентин.

Далее я хочу сказать несколько слов о двух рассказах Юрия Нагибина. Это сейчас известный очень писатель (пишет), он, кстати, собирается в Вашингтон приехать скоро, он уже здесь был, читал в американских университетах.