Понятия не имею, что за негодяй предложил ему записать диск, причем выпустить его одновременно с нашим альбомом Rubber Soul. Я пел In My life — очень важную для меня песню, поворотную песню, первую по-настоящему автобиографическую; у меня впервые было ощущение, что я соединил слова с музыкой, и вдруг мой отец выпускает диск, спекулирующий на той же теме. Он еще и назвал его That’s My Life. Я жутко возмутился. Он сделал это, зная, что я построил свою жизнь на пепелище безотцовщины. Я мечтал о покое, примирении, простоте, а получил отца, вознамерившегося посостязаться со мной в чартах. Отца, которому было плевать на приличия, первостатейного подонка, решившего извлечь выгоду из того, во что я превратил его имя. Я сам не знал, до какой степени отвращения к собственным корням могу дойти! В конце концов Брайан выкупил контракт у продюсера, который был счастлив, что провернул такую аферу. В итоге отец остался без диска и без сына, как последний идиот.

После этого я, разумеется, больше не желал его видеть. Я поверил в миф о вернувшемся отце. Я мог бы себя обманывать — мы всегда обманываем себя, когда хотим любой ценой добиться родительской любви. Я мог бы увидеть в его возвращении не корысть, а нечто другое. Но он лишил меня даже этой лжи. Я решил, что нельзя оставлять его без средств — окажись он на улице без гроша за душой, это разрушило бы мою карьеру. Я не собирался давать ему в руки оружие, с помощью которого он увлек бы меня за собой в бездну. У него была такая мощная карма неудачника, что приходилось с ней считаться.

Прошло три года, и он снова объявился — улыбаясь во весь рот. Он собирался сообщить мне нечто важное. Ему требовалось узнать мое мнение и получить мое согласие — читай: ему нужна была моя помощь. Он познакомился с девушкой на тридцать лет моложе себя и хотел на ней жениться. Уточню, что девушка была из битловских группиз. Очевидно, этот факт в какой-то мере сыграл в пользу моего отца. Сначала он записывает диск, а потом уводит у меня поклонниц… Ну ладно… Я не обижаюсь, хотя поначалу я примерно так и думал. В конце концов, она, судя по всему, и правда любила моего отца. Когда его не стало, она страшно горевала. У них был ребенок. Но в тот момент я воспринял новость болезненно. Он ведь пришел не затем, чтобы просто меня обнять или сказать что-нибудь приятное. С ним всегда было так — вечно он передо мной что-то разыгрывал, вечно изобретал какие-то несусветные истории. В тот раз он попросил, чтобы я нанял его будущую жену своей личной помощницей. Ну не бред? Чтобы прыщавая мачеха ходила за мной по пятам? Я тогда переживал не лучший период своей жизни, сидел на игле и терпеть не мог споров; я на все соглашался, лишь бы меня оставили в покое. Мой отец — это мой крест, рассуждал я, и ничего с этим не поделаешь. Кончилось все это плохо. Я даже сам не знаю почему. Просто ситуация сложилась невыносимая. Я купил ему дом, чтобы он от меня отвязался раз и навсегда. Что он и попытался сделать.

Через год у нас произошла еще одна бурная ссора. Дядя написал мне письмо, в котором рассказал правду о моем детстве… Меня все это уже не колыхало, мне просто хотелось, чтобы отец исчез из моей жизни. Чтобы перестал ходить возле меня кругами. У меня уже появилась Йоко. И появились силы, чтобы зачеркнуть прошлое. В последний раз, когда мы с ним виделись, я на него наорал; не помню, какими именно словами я его обзывал, но это были слова, после которых примирение невозможно.