Песни, записанные в нашу первую ночь, легли в основу альбома, который мы назвали Two Virgins. Это была чистая правда. Мы были девственниками. Прошлого не существовало.

Мы заново родились на свет.

Девственность должна быть всеобъемлющей. Для обложки альбома я сделал несколько фотографий, на которых мы оба полностью обнажены. Мы не стали выбирать ни самую красивую из них, ни самую выигрышную. Мы хотели предстать перед зрителем в беспощадной откровенности своей чистоты. Покончить со всеми ухищрениями. Показать себя такими, какие мы есть, со всеми нашими недостатками и несовершенствами, — Джон и Йоко. Я хотел выпустить пластинку на нашем лейбле. Но все вокруг ударились в панику. Особенно из-за обложки. Это было нечто новое, как и все, что мы делали потом. Я не понимал, почему на нас так набросились. Мы любили друг друга и хотели поделиться своей любовью — что тут плохого? Но я сразу увидел, какую это вызывает ненависть. Что-то раздражало людей, шокировало. До меня не сразу дошло, что с Йоко возникнет проблема, — она станет самой ненавидимой женщиной в мире.

Все выглядели подавленными. Пол говорил, что я спятил. Что из-за моих идиотских выходок пострадают «Битлз». Дочки и мамаши от нас отвернутся. И на этом все кончится. Но меня не интересовало их мнение. Я твердо решил выпустить эту пластинку, все, точка. Разразился грандиозный скандал, в некоторых странах пластинку запретили. Сегодня, когда кто угодно позирует нагишом, вообще непонятно, из-за чего они устроили такой базар. Сегодня, чтобы шокировать публику, надо сняться в глухой водолазке! Несмотря на наши заявления насчет наркотиков и песни вполне определенного содержания, нас все еще воспринимали как милых мальчиков. Но на сей раз я твердо решил сорвать стоп-кран. И стать наконец самим собой. Разумеется, всяким козлам было по барабану, художники мы или нет. Они не восприняли наше послание о красоте и любви. Шум полемики перекрыл все остальное. При этом как-то забылось, что под обложкой — пластинка. Да вряд ли кто ее и слушал. Люди слишком увлеклись обсуждением наших тел, которые сочли безобразными. Все говорили только о непристойной обложке. Об этой фотографии, которая разрушала мой образ.

Мы поселились в квартире, предоставленной нам Ринго. До нас в ней жил Хендрикс. Мы часами, если не днями напролет валялись в постели. Пили шампанское. Для нас настал период секса и забвения. Как ни парадоксально, полоса подлинного душевного благополучия, в которую я вступал, ознаменовалась тем, что я впервые серьезно подсел на героин. Мы с Йоко жестко заторчали. Возможно, это объяснялось тем, что мы чувствовали враждебность окружающего мира и пытались от нее защититься. А может, в нашем союзе объединились две боли. Все возможно. Знаю лишь, что в тот момент моя уязвимость, мои параноидальные страхи только усилились. Я ни с кем не хотел разговаривать. Любопытно, что буквально пару дней назад я обсуждал все это с Ринго. Он сказал, что в те дни все ходили вокруг меня на цыпочках, боясь, что я сорвусь. Сегодня я принимал себя за Христа, а назавтра высматривал окно, из которого удобнее прыгнуть.

Бесспорно, под влиянием героина наша потребность не разлучаться только возросла. У торчка легко возникает ощущение, что без собрата по дури ему каюк. В Лондоне в это время началась настоящая охота на наркоманов. Я всегда считал ее позором. Не понимаю, с чего они потребителей причисляют к преступникам.