…Таша отставила тарелку кабачков, тушенных в сметане, — есть в такую жару совсем не хотелось. Уж лучше еще немного потрудиться над полотном, оно уже закончено, но можно кое-что подправить. После возвращения из Берлина, откуда она привезла мать, Таша дважды в неделю давала уроки акварели и большую часть свободных дней тратила на иллюстрирование Гомера. Времени на живопись при этом почти не оставалось — она писала картины урывками, как сегодня, вместо обеда, но была счастлива, что помогает матери. Теперь, когда Джина была с ней, не хватало еще двух близких людей — сестры Рахили, которая поселилась в Кракове с мужем, чешским врачом Милошем Табором, и отца, Пинхаса. Отец часто писал ей из Нью-Йорка, и в этих посланиях, исполненных энтузиазма по поводу жизни в Америке, то и дело прорывалось чувство неприкаянности.

Недолгое пребывание в Берлине заставило Таша в полной мере осознать, насколько ей дорог Виктор, и хотя замужество не входило в ее ближайшие планы, девушка уступила уговорам переехать к нему. Их общее жилище состояло из спальни, кухни, туалетной комнаты и фотолаборатории. Помещение во дворе, занятое под живописную мастерскую, при необходимости превращалось в гостиную-столовую.

Узы, соединившие ее с избранником, стали еще прочнее, когда Таша решила писать картины с проявленных Виктором фотографий, — теперь у них появилось общее дело.

Расследование, касавшееся эксплуатации детского труда, привело Виктора к мысли сделать серию снимков на выступлении труппы юных акробатов. Именно тогда его увлекла тема ярмарочных праздников — он открыл для себя новую вселенную. Гуттаперчевые люди, борцы, укротители, шпагоглотатели, пожиратели огня, клоуны, жонглеры и чревовещатели олицетворяли собой некую непостижимую реальность, и Виктор с азартом естествоиспытателя исследовал ее, тем более что Таша была не меньше, чем он сам, зачарована балаганной феерией. Ее вдохновили фотографии карусели с деревянными лошадками. На первом снимке гарцевала компания из двух солдат-новобранцев и их подружек — пышные девицы хохотали, опьяненные вращением; их юбки развевались по ветру. На втором малыш обнимал своего скакуна за шею с таким гордым видом, будто собирался по меньшей мере выиграть дерби в Шантийи. Таша написала две картины, поместив их героев в странные декорации вне времени и пространства — ей захотелось применить на практике советы Одилона Редона. Беспечная поза одной из «кавалеристок», откинувшейся назад, чтобы поцеловать солдатика, по мнению самой Таша, ей особенно удалась. Воздушная фактура напоминала манеру Берты Моризо, зато весьма оригинальной была прорисовка контура.

Виктор относился к их общему делу со всей серьезностью и называл его «наше детище». Дети… Джина настраивала дочь на замужество, внушала, что пора создать семью, ведь ей скоро двадцать шесть. А Таша лишь улыбалась при мысли, что придется предстать на церемонии бракосочетания перед чиновниками в Ратуше и выслушать наставления о женском долге. Она не представляла себя с ребенком на руках. Может быть, через много лет, а пока ей нужна свобода для того, чтобы воплотить в жизнь все, что она задумала. Виктор, со своей стороны, вопроса о браке больше не поднимал. Хочет ли он стать отцом?.. Таша сладко потянулась. Мадам Виктор Легри! Он с ума сойдет от счастья, если она согласится взять его фамилию — это навеки свяжет ее с его фотографиями. И ведь он так старается обуздать ревность. Хотя, конечно, ему случается оступиться, как, например, в тот четверг в марте…

В тот день они были на выставке художника Антонио де ла Гандары в галерее Дюран-Рюэль.