Это был удушающий захват, и он вложил в него всю силу. Он почувствовал гортань Тунгаты, позвонки, которые напряглись, как сухая ветка, прежде чем сломаться. Он хотел убить его, хотел оторвать ему голову, но не мог заставить себя приложить малейшее усилие, которого недоставало.

Тунгата снял обе руки с руля и, задыхаясь и издавая похожие на карканье звуки, попытался разжать руку Крей-га. Рулевое колесо завращалось, и «лендровер» слетел с дороги, прокатился по каменистому склону и несколько раз перевернулся.

Рука Крейга разжалась, и его выбросило из машины. Несколько раз перевернувшись, он упал на землю. В ушах гудело, тело казалось раздавленным и беспомощным, и прошло несколько секунд, прежде чем он смог подняться на колени.

«Лендровер» перевернулся. Фары еще горели и в тридцати шагах вниз по склону освещали Сэлли-Энн. Она выглядела спящей. Глаза были закрыты, губы казались слишком красными на бледном лице, из-под линии волос на лоб потекла тонкая струйка темной крови.

Он пополз к ней, но тут из темноты показалась еще одна фигура — высокая и широкоплечая. Тунгата был явно оглушен, он едва стоял на ногах и держался рукой за поврежденное горло. Увидев его, Крейг обезумел от ярости и горя.

Он бросился на Тунгату, и они сцепились. Они часто боролись — очень давно, когда еще были друзьями, — но Крейг уже забыл, какой бычьей силой обладал этот мужчина. Его мышцы были твердыми, упругими и черными, как резина покрышек грузовика, а Крейг на одной ноге с трудом удерживал равновесие. Даже в полубессознательном состоянии Тунгата легко оторвал его от земли.

Падая, Крейг не разжал рук, не смог этого сделать и Тунгата, несмотря на всю свою силу. Они упали вместе, и Крейг, используя инерцию падения и вес Тунгаты, нанес ему сильнейший удар твердой культей в низ живота.

Тунгата крякнул, и силы оставили его. Крейг вывернулся из-под него, поднялся на плечах и нанес еще один удар культей. Он прозвучал как удар топором по дереву и попал в грудь Тунгаты, чуть выше сердца.

Тунгата упал на спину и замер. Крейг подполз к нему и потянулся обеими руками к незащищенному горлу. Он почувствовал тугие мышцы по бокам жесткого хряща гортани и глубоко воткнул в горло большие пальцы, но когда жизнь стала угасать у него под руками, ярость куда-то исчезла, он не мог убить его. Он разжал пальцы и отполз, тяжело дыша и дрожа от пережитого ужаса.

Он оставил бесчувственное тело Тунгаты и подполз к Сэлли-Энн. Он поднял и прижал ее к груди, чувствуя ни с чем не сравнимое отчаяние от безжизненности ее тела. Ладонью он стер кровь со лба, пока она не попала в глаза.

На дороге с металлическим визгом тормозов остановился грузовик, по склону, рыча, как увидевшие убитого зверя собаки, побежали солдаты. Сэлли-Энн, словно просыпающийся ребенок, зашевелилась в его объятиях и что-то прошептала.

Она была жива, еще жива, и он прошептал ей:

— Родная. Родная моя, как я люблю тебя!

Именно здесь ее посетил обвинитель, назначенный на дело Тунгаты, Абель Кхори. Мистер Кхори был машоном с аристократической внешностью, получившим образование в Лондоне и до сих пор сохранившим привязанность к английским костюмам и латинским фразам, которые он хорошо выучил и вставлял к месту и не к месту.

— Я решил посетить вас, чтобы прояснить для себя некоторые пункты заявления, сделанного вами полиции, так как считаю неприемлемым для себя каким-либо образом оказывать влияние на показания, которые вы будете давать в суде, — объяснил Кхори.