Она присутствовала при рождении первого теленка. Роды были трудными, потому что головка теленка была повернута назад, и Крейгу пришлось намылить руки и помочь ему появиться на свет. Шадрач и Ганс Грюнвальд держали корову, и Сэлли-Энн высоко поднимала лампу, чтобы Крейгу было лучше видно, что он делает.

Наконец животное появилось на свет, и все увидели, что это телка, бледно-бежевая, с длинными неуклюжими ногами. Как только она припала к вымени матери, они оставили ее на попечение Шадрача и вернулись в дом.

— Это одно из самых чудесных событий в моей жизни, любимый. Кто научил тебя этому?

— Мой дед Баву. — Он обнял ее в темноте спальни. — Ты не чувствовала отвращения?

— Рождение завораживает меня.

— Подобно Генриху VIII, я предпочитаю зачатие, — со смехом сказал он.

— Ты просто дикарь, — прошептала она в ответ. — Разве ты не устал?

— А ты?

— Нет, — призналась она. — Не могу сказать, что устала. Она предприняла одну или две нерешительных попытки вырваться из его объятий.

— Я получила сегодня телеграмму, что сертификат на «сессну» готов, — сказала она. — Мне нужно отправляться в Йоханнесбург, чтобы забрать ее.

— Если можешь подождать две-три недели, я полечу с тобой. Юг континента охвачен страшной засухой, и цены на скот резко упали. Мы могли бы облететь вместе несколько крупных ферм и совершить ряд выгодных покупок.

Она согласилась, и потекли дни, наполненные для них любовью и работой. Работа была связана с фотоальбомом, новым романом, проверкой материалов для ее отчета «Уайлдлайф Траст», с последними приготовлениями к открытию «Вод Замбези», а также с управлением и развитием фермы.

С каждой неделей слабела ее воля к сопротивлению чарам Крейга и «Кинг Линн», неотложные дела ее прошлой жизни постепенно исчезали, и наступил день, когда она вдруг поняла, что называет имение на холме «домом», и почти не удивилась этому.

Еще через неделю из Хараре доставили заказное письмо. Это был бланк заявления на возобновление гранта «Уайлдлайф Траст». Она не стала, как обычно, заполнять его немедленно и отсылать, а положила в сумку для фотоаппаратов.

«Завтра заполню», — сказала она себе, в глубине души, понимая, что настал переломный момент в ее жизни. Перспектива летать в одиночестве по всей Африке, спать, где придется, мыться, когда получится, и владеть собственностью, состоящей лишь из смены белья и фотоаппаратов, не казалась ей такой же привлекательной, как раньше.

Тем вечером, за ужином, она оглядела огромную, практически пустую столовую, которую украшали только новые занавеси, погладила длинный обеденный стол из родезийского тика, который под ее руководством изготовил родственник Джозефа и который, как она надеялась, скоро покроется благородной патиной. Потом она посмотрела поверх свечей на сидевшего напротив нее мужчину и ощутила страх и странный восторг. Она поняла, что приняла решение.

Они пили кофе на террасе, слушали пение цикад в джакарандах и писк летающих под желтой луной летучих мышей.

Она прижалась к его плечу и прошептала:

— Крейг, дорогой, пришло время сказать тебе. Я так сильно люблю тебя.

— Господи, не знала, что ты такой безумец. Нельзя просто так поехать и заключить брак, словно купить фунт сыра.

— Почему нет? Многие люди так поступают.

— Только не я, — твердо заявила она. — Хочу, чтобы все было как положено. — Она что-ito сосчитала на пальцах, посмотрела календарь на последней странице своей записной книжке и сказала:

— Шестнадцатое февраля.