— Мне казалось, я выказываю вам уважение, которое вы заслуживаете.

— К черту уважение! Я ничем не отличаюсь от остальных мужчин. «Доктор» — это не обязательно, Кэтрин.

— Почему вы зовете меня Кэтрин?

— Почему бы мне и не звать тебя Кэтрин? Это твое имя и звучит это более взросло, чем Кэти.

— Минуту назад, когда я коснулась вашей щеки, вы смотрели на меня так, словно вы не хотите, чтобы я была взрослой.

— Ты ведьма. Во мгновение ока ты превращаешься из наивной девочки в соблазнительную, влекущую женщину, женщину, которая отлично знает, что делает, кладя мне руку на щеку.

Я старалась избегать его настойчивого взгляда, от которого мне сделалось жарко и неловко. Хорошо бы сейчас оказаться уже на кухне! Я разглядывала книги на полках, скульптурные миниатюры, которые он, кажется, коллекционировал. Куда бы ни падал мой взгляд, все говорило, что больше всего он ценит красоту во всех ее проявлениях.

— Кэтрин, я хочу спросить тебя… Это не мое дело, но я должен тебя спросить… Что было между тобой и твоим братом?

Колени мои подкосились. О, Господи, неужели по нашим лицам все было понятно? Почему он должен спросить? Это абсолютно не его дело. Он не имеет права задавать такие вопросы.

Однако мой язык не присох к гортани, а жаль, здравый смысл и трезвость суждений изменили мне, и я заговорила:

— Вас шокирует, если я скажу, что когда мы четверо были заперты в одной комнате, и нам некуда было деваться друг от друга, и каждый день тянулся, как вечность, то мы с Крисом не всегда смотрели друг на друга, как брат и сестра? На чердаке он сделал мне станок, чтобы я могла развивать мускулы, не теряя надежды стать когда-нибудь балериной. Я танцевала на гнилых досках, а он занимался, штудировал старые энциклопедии. Он слышал музыку, под которую я танцевала, и подолгу незаметно смотрел на меня…

— Продолжай, — приказал он, когда я замолчала, уйдя в прошлое и забыв о нем.

Я стояла, опустив голову, и тогда он вдруг подался вперед, схватил меня и посадил к себе на колени.

— Расскажи мне остальное.

Я не хотела говорить. Его взгляд стал обжигающе-требовательным. Таким я его еще не видела. И, проглотив комок в горле, я продолжала:

— Музыка всегда сильно на меня действовала, даже когда я была совсем маленькая. Музыка словно подхватывала меня, поднимала ввысь и заставляла танцевать. И спуститься с такой высоты можно было, только полюбив кого-то. А если спускаешься, ощущаешь ногами пол, и некого любить, то приходит такая опустошенность и потерянность…

— И так ты танцевала на чердаке, пребывая в мире грез, а спускаясь на землю обнаруживала, что единственный, кого можно полюбить — твой брат? — с холодным бешенством сказал он, испепеляя меня взглядом. — Правильно? И ты полюбила его не той любовью, какой любила близнецов, правда? Тем ты была, как мать, я знаю. Это было понятно всякий раз, когда ты смотрела на Кэрри или произносила имя Кори. Но какой любовью ты любила Кристофера? Материнской? Сестринской? Или…

Его лицо налилось краской, он встряхнул меня.

— Что ты делала со своим братом, когда вы жили там взаперти, оставаясь с ним наедине?

В панике я тряхнула головой и сбросила с плеч его руки.

— Мы с Крисом не делали ничего плохого!

— Не делали ничего плохого! — взорвался он, добрый, мягкий человек, которого я знала, неузнаваемо изменился: теперь он внушал мне страх. — Как, черт возьми, это понимать?

— Нечего вам понимать! — его гнев вызвал во мне ответный, столь же сильный. — Вы обвиняете меня в том, что я вас соблазняю.