На ней тоже вырезана какая-то надпись. Я стираю пальцами грязь и ощупываю каждую буковку: «XXIX». А потом из любопытства раздвигаю траву слева от развилки и нахожу там еще одну бирку с надписью: «XXIII».

От удивления я с глухим стуком сажусь на землю. Как и ворота, эти тропы размечены — тут явно есть какая-то система.

В страхе, что все это мне примерещилось, я вскакиваю на ноги и во весь дух бегу к следующей развилке. Легкие отчаянно требуют кислорода, когда я до нее добираюсь, но я без промедлений падаю на колени и принимаюсь рыться в траве и земле, пока не нахожу еще две таблички: по одной у начала каждой ветки. Они, как и прежние, отмечены буквами: «VII» и «IV».

Я закрываю глаза и лихорадочно соображаю, что бы это могло значить, о чем говорят эти буквы. Что их связывает. Но мое сердце колотится слишком быстро, а кровь носится по жилам с такой бешеной скоростью, что я не могу сосредоточиться.

Дрожащими пальцами я вновь и вновь скольжу по загадочным буквам. Вспоминаю надпись на оконном стекле, оставленную Габриэль: прямо перед глазами отчетливо встают буквы «XIV». Это явно какой-то код, надписи на табличках просто обязаны что-то обозначать!

Но система так и остается для меня загадкой. Кусочки мозаики не складываются в картину, как я ни бьюсь. От досады и разочарования я закидываю таблички землей и травой.

Когда солнце повисает над верхушками деревьев, а кожу начинает поджаривать как на медленном огне, я отправляюсь обратно в наш лагерь у тупика, без конца прокручивая в голове буквы.

Габриэль пыталась что-то сказать, начертив их на запотевшем от дыхания стекле. И у меня нет выбора: я должна разгадать ее послание.

На ходу я постукиваю себя пальцами по губам. Мне не терпится рассказать остальным про свою находку. Объяснить, что теперь у нас есть хоть какой-то ориентир. Есть цель.

Я бегу по тропе, ориентируясь по кучкам камней, которыми отмечала дорогу к лагерю, и останавливаюсь только у развилок, чтобы прочесть надписи на табличках. Всякий раз, проводя пальцами по новым буквам, я невольно смеюсь.

Такой радостной и смеющейся я выбегаю из-за последнего угла и вижу на земле Кэсс. В нескольких футах от нее спит Джейкоб, стискивая крошечными ручками Аргуса как напоминание о прежней счастливой жизни.

— Бет умерла, — даже не глядя на меня, говорит Кэсс. — Остальные роют ей могилу. Я не хотела, чтобы Джейкоб видел, как ее обезглавят. Он и так уже всякого насмотрелся.

Вымывая из души мимолетную радость, меня захлестывает волна горя. Я так и не попрощалась с Бет. Я ушла, причинив ей боль.

— Пойду помогу. — Слова даются мне с огромным трудом, горло больно спирает. По щекам уже снова текут слезы.

Когда я прохожу мимо, Кэсс протягивает руку и хватает меня за лодыжку:

— Не надо.

Я падаю на землю рядом с ней и сворачиваюсь в клубок:

— Прости.

Опять я извиняюсь — такое чувство, что теперь мне дозволено произносить только это слово.

Кэсс кивает. У нее такое серьезное, такое мрачное лицо… Это уже совсем другая Кэсс. Моя подруга была сделана из улыбок и солнечного света, она всегда была беззаботной и счастливой. А теперь в ее душе прочно поселилась черная ночь.

Я прячу голову между колен и закрываю руками затылок. Моя находка вдруг перестает иметь какой-либо смысл. Передо мной словно раскрылась черная утроба мира. Реальность вновь напомнила мне, как несправедлива на самом деле судьба. Как бессмысленно пытаться жить в окружении смерти. Вечной, непреклонной смерти.

Солнце заходит за тучу, и мир вокруг нас становится холодным и неприветливым. По кронам деревьев проносится порыв ветра, и листья показывают белую изнанку. Язык обволакивает привкус дождя, а издалека слышатся стоны разбуженных мною Нечестивых.