Борис Можаев. Лесная дорога
– А что? – я подозрительно посмотрел на его суровое, цвета кедровой коры, лицо. – Так, на всякий случай. Я пожал плечами, – вроде нам не по морю плыть, а ехать по таежной дороге. Но шофер больше – ни слова. Он, видимо, сердился на то, что пришлось меня ждать, а тем временем ускользнул его начальник лесопункта Мазепа. Лови его теперь на заснеженных лесных времянках! Ехать нам далеко, километров за сто, до Ачинского лесопункта, аж в предгорья Сихотэ-Алиня. Попков везет туда сено на своем грузовике. Где-то ему еще надо нагрузиться – не то в Улове, не то в Баине. «Уточним на месте, – сказал ему Мазепа. – Заедешь – найдешь меня». Мне тоже нужен был этот самый Мазепа. В редакцию пришло письмо от рыбнадзора. «На Теплой протоке гибнет кета… Мазепа уничтожает нерестилища. Помогите! Чуряков». Накануне я звонил из редакции директору леспромхоза, просил с утра задержать Мазепу, разумеется не сказав – по какой причине. Мазепа у газетчиков был на хорошем счету. И директор, видимо, понял, что будет очередная похвала. Поэтому он не стал задерживать своего начальника лесопункта. А когда увидел меня, только руками развел: «Поздно прилетел самолет… Опоздали, дорогой мой. Мазепа-то уехал…» – «Какая жалость!» – «Ну ничего – нагоните. Я задержал тут грузовик». День выдался морозный, солнечный, с тем необыкновенно чистым и бодрым снежным духом, который бывает только в начале зимы. Дорога из Трухачева потянулась к сопкам, пропадая в частом буром мелколесье. Грузовик шел резво по накатанной снежной колее. Хотя еще и октябрь не кончился, но снегу в тайге навалило по колено. Ранняя зима выпала. Дубы стояли огненно-рыжими, не потерявшими ни единого листика; и даже голенастый маньчжурский орех топырил еще в зеленоватое холодное небо поредевшие, свернутые в трубку длинные листья. Клубились паром незастывшие бурные таежные протоки, а на обмелевших речных перекатах, мотая обнаженными спинными плавниками, обдираясь о коряги и камни, на брюхе ползла, пробираясь вверх, кета. Нерест все еще продолжался. Мой попутчик сидит за баранкой прямо, вытянув вперед подбородок, словно правофланговый в строю, по которому все должны равняться. И фуфайка на нем защитного цвета, и шапка серая армейская; будто он и впрямь только со службы. Но ему уже за сорок – баранку он крутит нехотя, как бы между прочим; и, глядя на его строго сведенные брови и немигающие глаза, можно подумать, что машину ведут не руки, а вот эти насупленные брови. – Давно здесь работаете? – пытаюсь я завести беседу. – С детства. – И все шофером? – Раньше плоты гонял по Бурлиту. – Какие плоты? – Леспромхозовские, какие же еще? Раньше в плотах сплавляли лес-то. А мой батя вроде за лоцмана был. И меня держал при деле… – Что ж вы ушли? Шофером выгодней? Он как-то искоса смерил меня взглядом, криво усмехнулся: – Ты что, нездешний? – Да вроде бы… – Чудак. Ныне одни кедры валят… А кедра и морем плывет. Зачем же ее в плоты вязать? – Почему же вы одни кедры берете? – Такой порядок, – ответил он просто. – Но это же вредно для тайги… – Само собой. Заламывается… – Почему ж вы не протестуете? – Чего?! – он опять удивленно искоса посмотрел на меня. – Протестовать, говорю, надо. Тайга мертвой станет. Кедр уничтожат – зверь уйдет… – Из одного места уйдет, в другое придет. |
