— Неужели достала, ведьма старая?

Ординарца, когда тот попытался осторожненько расспросить, все ли в порядке, капитан поставил по стойке «смирно» и велел убираться к чертовой матери. Тот подчинился: капитан не под арестом, от службы не отстранен, разве что освобожден на пару дней по медицинским показаниям, остается непосредственным начальством… Вышел ординарец и прямиком ко мне. Толковый был малый.

Велел я ему передать капитану, чтобы немедленно пришел ко мне.

Стою у окна, смотрю на мощеный плац. Вижу капитана: идет нехотя, понурился… Наперерез ему коневод ведет двух расседланных коней в недоуздках — обычная, будничная картинка для кавалерийского полка. Капитан проходит было мимо, перед самыми лошадиными мордами — и вдруг шарахается так, словно вместо лошадей там оказался какой-нибудь уссурийский тигр. Уставился на мирных животин с отвисшей челюстью, посмотрел вслед, кое-как взял себя в руки — и вскоре вошел ко мне.

Снова я начинаю его осторожненько расспрашивать — но ведет он себя теперь совершенно иначе, не отнекивается, не прячет глаз, отвечает охотно, даже как-то… механически. На лице словно бы безразличие, опустошенность, будто ему совершенно все равно, что происходит и с ним, и вокруг него. Совершеннейшая апатия и отрешенность — но как ого истолковать, я не знаю.

Стоило ему зайти в конюшню, как ближайшие лошади опять с ним заговорили — ясными, внятными, громкими человеческими голосами. Судя по тому, что разведчики и ухом не повели, слышит их только он один. Что говорят? Да примерно то же самое: отольются тебе, коту мартовскому, девичьи слезы…

— А вот только что, на плацу? — спрашиваю я. — То же?

Он кивает и, глядя куда-то сквозь меня остекленевшими глазами, без запинки отвечает: вот именно. Оба коня ему в один голос — допрыгался, кобель поганый?

Видя, что обстановка благоприятная, уже без экивоков начинаю расспрашивать прямо и подробно. Этим, судя по его словам, все и ограничивается: кони с ним разговаривают человеческими голосами, порицают за блудливость, ругают. И только. В остальном — все как прежде.

— Я уже догадался, доктор, — говорит он спокойно, отрешенно. — Это Наталкина бабка меня достала. Как и обещала. Она меня, сволочь, изведет, и ваша медицина ничем тут не поможет. Никакая ваша медицина против ведьмы не пляшет. А она, точно, ведьма, теперь никаких сомнений…

Боже упаси, я с ним не дискутирую и уж тем более не пытаюсь убедить, что никаких ведьм на свете быть не может. С психически больным спорить нельзя, уж это-то я знаю. Припомнилось мне кое-что, и я спросил:

— Это что же, та баба с бородавками?

— Ну да, — сказал капитан равнодушно. — Она самая, стерва. Только жениться все равно не буду: у меня к Наталке ни капли чувств, так, побаловали… И потом, если она от бабки что-то переняла, была бы не семейная жизнь, а тихий ужас…

Если рассудить, все, что он говорит, укладывается в некую стройную систему — но именно так у больных и обстоит, я читал. Делается одно-единственное ненормальное допущение, и вокруг него выстраивается система…

Ну вот что мне с ним прикажете делать? Не буйствует, в изолятор запирать вроде бы нет повода. Нужными медикаментами не располагаю… Говорящие кони, ведьмы… Хорошо еще, что этим пока и ограничивается…

Дал я ему еще брому и отправил домой.