В конце концов я плюнул и решил сам идти наверх — никакие инструкции и приказы мне не запрещали посещения верхнего лагеря в любое время, наоборот, я на это имел полное право как командир группы.

Но, не успел я сделать и пары шагов, как сверху выскочил из автобуса с рацией человек и припустил вниз с такой скоростью, будто собирался выиграть золото на какой-нибудь спартакиаде. Лица я на таком расстоянии рассмотреть не мог, но, судя по форме, это кто-то из трех наших офицеров. Ага, вот уже он гораздо ближе, перебежал дорогу и, не снижая темпа, чешет к нашему лагерю… Витя Межов, конечно…

Я пошел навстречу и ждал его у крайнего «виллиса», которым лагерь, собственно, и заканчивался. Увидев меня издали, он прибавил прыти, подбежал, остановился, переводя дух, быстренько откозырял:

— Товарищ майор… Товарищ майор…

— Отставить, — сказал я, уже понимая, что из-за пустяка он бы к нам так не бежал. — Отдышись немного, потом доложишь.

Отдышавшись чуток, все еще жадно хватая полной грудью воздух, он достал из правого, незастегнутого кармана гимнастерки и протянул мне сложенный вчетверо листок, уже прекрасно знакомый. Я его машинально взял, потом спохватился:

— Витя, а почему ты мне ее принес? Вопреки четким инструкциям?

Он, ничуть не смутившись (парень был лихой и порой «пользы дела для» нарушал то и это по мелочам, за что был неоднократно руган и мною, и полковником, но без особой пользы), сказал:

— Пользы дела для, товарищ майор. Я ж не прямой приказ нарушил, а допустил некоторое отклонение от инструкций, а это две большие разницы, как говорят в Одессе…

— Короче и по делу! — прикрикнул я. — Одессит нашелся родом из Брянщины…

— Если по делу, товарищ майор, то дела, очень похоже, резко рванули вперед. Подробностей мне, конечно, знать не положено, но я нутром чую — сдвинулось что-то… Понимаете, наш ганс все прежние сеансы связи вел словно бы даже со скукой, словно повинность отбывал — как оно вообще-то на самом деле и есть… А сегодня, когда закончил работу, чуть ли не в пляс пустился у рации с радостной мордой. Стал талдычить, какой он полезный и лояльный, твердить, что эту радиограмму следует немедленно доставить «герру гауптману», вам то бишь. Ну в самом деле, чуть не пляшет от радости! Я и решил малость отступить от инструкций…

Я ехидно оборвал:

— Прекрасно зная, что ограничится парой дней гауптвахты, что для тебя как слону дробина, к тому же сплошь и рядом дела оборачиваются так, что не стоит тебя держать на «губе»… — и только тут спохватился: — Погоди! А Катя?

Он глянул недоуменно, пожал плечами:

— Так она ведь не пришла. Хоть мы и пускали ракету, как положено…

— Вообще не приходила? — спросил я, ощутив по всему телу неприятный холодок.

— Вообще не приходила, — снова пожал он плечами. — Иначе бы я к вам не бежал. Когда вышли все сроки, подумал: вдруг что-то случилось? У женщин же бывают дни, сами знаете, иногда и лежат в лежку, я ж женатый, разбираюсь…

Мысли у меня прыгали ополоумевшими мартовскими зайцами, а на душе становилось все тревожнее. Не приходила. Вообще. Значит, не дошла. Но что могло случиться? Факировы штучки? Но ведь там Сидорчук, а у него не забалуешь… Что за хрень с кандибобером?

Положеньице было не из легких. Меня ситуация словно пополам раздирала. С одной стороны, инструкция от меня требовала немедленно после получения радиограммы прочитать ее, зашифровать уже с помощью своего шифрблокнота и вручить радистке для немедленной передачи.