И только сейчас, плавно фланируя по ярко освещенному залу, улыбаясь и раскланиваясь, Джон Фарлоу понял: ему не нравится его собственная жизнь. Почти все, что он делает. Почти все, с кем он общается. И совершенно непонятно, что будет дальше, потому что ничего другого он, в сущности, делать не умеет, да и других знакомых у него нет.

В этот самый момент и раздался Глас Судьбы, которая для разнообразия приняла сегодня облик старинной подруги герцогини Мальборо, леди Дианы и покойного дяди Уоррена — кавалерственной дамы Констанс Маверик.

— Джонни, мой мальчик, вы стали совершеннейшим американцем! Жаль. Теперь вам, вероятно, даже и смотреть на Мейденхед не захочется, а мы все так надеялись…

Джон вскинул голову, посмотрел на величавую старуху в элегантном платье и страусовом боа. И понял, чем займется завтра с раннего утра.

Он поедет в Мейденхед.

На следующее утро, пусть и не совсем раннее, Джон Фарлоу с наслаждением влез в джинсы и толстый свитер, зашнуровал высокие армейские ботинки, бросил на заднее сиденье «форда» кожаную куртку и отправился в поместье, где прошли его детство и юность.

Отъезд несколько задержался из-за Клэр. Он сам не знал, почему не стал говорить ей о Мейденхеде вечером, но утром, когда светловолосая валькирия поинтересовалась у него, помнит ли он о визите к тете Дорис, с удивившим его самого злорадством сообщил невесте, что тетя Дорис откладывается на неопределенное время. Ему надо съездить в Мейденхед и посмотреть, что там к чему.

Вот чего угодно он ожидал, только не такой реакции. Клэр замерла с открытым ртом, потом неловко уронила тост, намазанный маслом, прямо на подол элегантного утреннего платья, потом залилась краской и начала почти истерически возражать.

Нет никакой спешки, Мейденхед отлично подождет, как ждал уже несколько лет, ни пожара, ни потопа там не случилось, а тетя Дорис… Да дело даже и не в тете Дорис, если Джон из-за этого придумывает себе отговорки, то можно и отменить визит, они могли бы сходить в театр, просто побыть вдвоем, они так редко бывают одни, и потом, разве Джон не говорил, что у него полно дел в Лондоне? А ведь Клэр всегда с пониманием относилась к его работе и к тому, что банковскому делу надо посвящать всего себя без остатка, да это просто и смешно даже — ехать в Мейденхед сейчас, когда дождь и слякоть, там же совершенно нечего делать и не на что смотреть…

Джон Фарлоу с изумлением слушал свою невесту. С изумлением — потому что при других обстоятельствах и про другую женщину он сказал бы, что она чего-то смертельно боится. Вернее, не чего-то, а его, Джона, поездки в Мейденхед, что, разумеется, глупость и фантастика, чего Клэр может бояться?

Возможно, он бы еще подумал над странным поведением своей нареченной, но тут вспомнились вчерашние неприятные мысли о том, что всю сознательную жизнь он, в сущности, пляшет под чужую дудку, о том, что его очень мало что радует — и Джон из чистого упрямства закусил удила. Он едет в Мейденхед — и точка!

После этого Клэр великолепно изобразила горькую обиду, бросила злосчастный тост на стол и удалилась. Через четверть часа она заглянула к нему в номер, уже одетая, и холодно сообщила, что уходит на целый день. Джон не менее холодно кивнул и отвернулся. Удила продолжали горячить строптивого скакуна.

Именно после ухода Клэр он и переоделся в джинсы — одежду, которая с некоторых пор была объявлена Клэр вне закона, потому что фу, потому что их носят только ковбои и докеры, потому что мы не в Чикаго, а в Лондоне, и потому, что он уже не в том возрасте! Подумайте! Не в том возрасте.