Герцог почтительно склонил голову.

— Не знаю, известно вам или нет, любезный дон Луис, — продолжал король с напускной веселостью, — что я слыву — если не на самом деле являюсь таковым — за короля очень слабого и добродушного, который позволяет министрам управлять собой и делает почти все, чего они хотят.

— О, ваше величество!

— Это верно. Наскучила ли мне борьба с душами более упорными, или утомила она меня, но много справедливого в этих слухах. Я сознаюсь в этом, но средства помочь беде не вижу. Теперь это положение вещей изменить нельзя. Герцог Оливарес, мой первый министр, управляет королевством почти по своему усмотрению. Я не препятствую ему ни в чем, а так как это, в сущности, глубокий политик, опытный в делах, то я по большей части в выигрыше. Из всего изложенного следует, что, не желая открыто вступать в борьбу, когда мне приходит охота быть независимым, я обхожу затруднение окольным путем и потом вынуждаю упрямого министра смириться перед свершившимся фактом. Понимаете, герцог?

— Вполне понимаю, ваше величество.

— Так я приступлю к дальнейшему: мой брак с доньей Христианой — один из моих приступов независимости, о которых я только что упоминал.

— То есть, ваше величество желает обойти затруднение?

— Именно, и вот средство, которое я придумал; оно очень простое и непременно будет иметь успех.

— Я слушаю, ваше величество.

— Я сочетаюсь с доньей Христианой тайным браком.

— Тайным браком?

— Как только у меня родится сын, брак будет обнародован и мой сын объявлен наследником престола. Как и всегда, герцог Оливарес побесится, так как у него на уме другой брак, если не ошибаюсь, но должен будет покориться; только нам надо спешить, чтобы искусные шпионы не успели предупредить его.

— Но тайный брак, ваше величество!..

— Все знаю, но другого выхода нет. К тому же, это вопрос года, не больше. Кроме того, хотя и не признанная официально, донья Христиана будет пользоваться своим званием при дворе.

— Если дело должно произойти таким образом, я предпочел бы, чтобы дочь моя оставалась у меня в доме; на нее меньше будут обращены взгляды.

— Вы правы, кузен, так будет лучше. Теперь же я подкреплю обещание своим королевским словом. Согласны вы принять это ручательство?

— Приходится, делать нечего.

— Но вы не скрываете от меня неприятных мыслей?

— Нет, ваше величество, я так же прямодушен, как и вы сами.

— Значит, все идет отлично. Не говорите ничего дамам о нашем разговоре, пока мы не увидимся опять в Мадриде, — я желаю преподнести сюрприз моей пленительной донье Христиане.

— Все будет исполнено по желанию вашего величества… но дозволите ли вы мне обратиться к вам с просьбой?

— Просите о чем хотите, кузен, все даровано вам заранее, — милостиво сказал король. — О чем речь?

— О бедном священнике деревенской церкви, которая стоит на склоне горы. Он был наставником моих дочерей,

ваше величество, и ныне проповедует слово Божие. Он чрезвычайно предан моему семейству; мне не хотелось бы расставаться с ним.

Не говоря ни слова, король придвинул к себе лист бумаги, написал несколько строк, подписался и перстнем, который носил на шее на золотой цепочке, приложил печать, после чего сложил лист вчетверо и подал его дону Луису.

— Не читайте, кузен, — сказал король с улыбкой, — и сами отдайте ему это.

— Он сейчас прибудет.