Французские женщины и дети жили так же, как и индейцы, хотя они воспряли духом, почувствовав надежду на спасение. В каждую свободную минуту они собирались для молитвы, старались как можно больше времени проводить вместе. Когда-то им казалось, что они смогут прижиться среди начезов, но теперь присутствие французов за стенами укреплений заставило их сильнее ощутить, кем они были и откуда пришли. Казалось, и индейцы это почувствовали, потому что стали еще более требовательными к своим рабам.

Две пушки, захваченные в форте Розали, с большим трудом втащили на стену и привели в боевую готовность. Когда из них выстрелили в первый раз, французы были повержены в величайшую панику, потому что никак не ожидали ответного удара. К сожалению, индейские воины в своем энтузиазме не жалели пороха. Как-то ближе к вечеру одна пушка дала такой откат назад, что соскочила с лафета и покалечила половину расчета. Дуло другой пушки так перегрелось от стрельбы, что его пришлось поливать водой, отчего оно треснуло. Первую пушку починили, но она умолкла через несколько часов, потому что кончились порох и снаряды. Перевернув все запасы в деревне, нашли снарядов еще на день стрельбы, но это было все.

Для Элиз условия осады были такими же тяжелыми, как и для всех. Хотя она искренно привязалась к Элен, жить вместе в таком маленьком помещении было обременительно. Она жаждала остаться одна, чтобы не нужно было постоянно успокаивать другую женщину, выражать ей сочувствие и объяснять, что происходит. Элиз раздражал крик ребенка, который не давал ей спать, тем более что спокойные промежутки были так редки.

Иногда ей казалось, что если бы не Элен, Рено чаще приходил бы домой. Впрочем, она прекрасно знала, что это не так. Он постоянно был везде нужен, без него невозможно было обойтись. Когда ему удавалось вырваться домой, он сразу впадал в состояние оцепенения, вызванное усталостью, и почти не разговаривал с Элиз. Та близость, которая еще совсем недавно была между ними, казалось, угасала. Иногда ночами он до боли крепко прижимал ее к себе и любил ее так, как будто боялся, что это в последний раз. По мере того как продолжалась осада, она тоже стала опасаться, что радость и страсть ушли навсегда и что между ними скоро все кончится.

Как и другие француженки, Элиз все более явно ощущала, насколько она чужда начезам. За исключением Маленькой Перепелки, индианки с ней почти не разговаривали, и Элиз, чувствуя их неприязнь, отвечала тем же. Она все больше времени проводила со своими соотечественницами, заботилась о том, чтобы им доставались еда и питье, чтобы работа их не была слишком тяжелой. Это было нелегко, потому что в задачу француженок входила уборка мусора в деревне — самая грязная работа, которую избегали индейские женщины даже из низших сословий.

Как-то раз, войдя в хижину, Элиз не обнаружила там Элен и ребенка. Встревоженная, она отправилась на поиски и увидела ее недалеко от ворот форта. Элен шла ей навстречу, с лицом распухшим и покрасневшим от слез. Ребенок, к счастью, мирно спал у нее на руках.

Увидев Элиз, Элен молча бросилась ей в объятия. Так они простояли некоторое время, потом Элиз немного отстранилась и посмотрела ей в лицо:

— Элен, дорогая, что случилось? Скажи мне.

Женщина подняла на нее глаза, полные боли и в то же время светящиеся радостью.

— Я видела его, Элиз! Я видела его!

— Кого?

— Жан-Поля! Он здесь. Я не могу этого вынести!

Сан-Амант здесь? Значит, он все-таки добрался до форта Сан-Жан-Баптист вместе с другими. Только сейчас Элиз осознала, как она беспокоилась все это время за него, за Генри, за Паскаля. Сан-Амант, наверное, поехал потом в Новый Орлеан и, узнав об экспедиции против начезов, присоединился к ней.

— Так что же ты плачешь? — воскликнула она, встряхнув Элен за плечи. — Это значит, что он любит тебя, так любит, что даже приехал за тобой!

— Но если его убьют, что тогда? Рено слишком хорошо научил начезов стрелять.