А Поль стоял в дверях и улыбался дерзкой, наглой улыбкой. Все поняли, что от слова до слова он подслушал все, что говорилось здесь.

Смущение длилось недолго. Через минуту, весь красный, как кумач, Арбатов с трясущейся челюстью ринулся к нему.

— Я научу тебя подслушивать, бездельник! — загремел он на весь маленький домик Зиночки.

Миша Колюзин не дал ему договорить и в два прыжка очутился перед Полем.

— Пошел вон, негодяй! — гаркнул он во всю ширь своих богатырских легких, так что тщедушный Поль в одну секунду очутился на улице, весь дрожа от страха.

— Ну, теперь он не скоро появится снова, — расхохотался Колюзин и, схватив Валю и Зеку на руки, закружился с ними по комнате.

Марта… 190… г.

Утром на репетиции Истомина как-то странно поглядывала на меня. Потом, перед концом ее, обратилась к Кущику, который все время, как паж, ходит за ее шлейфом. Кущик — гадкая личность: он занимает деньги, пьет на чужой счет и льстит Истоминой потому только, что она богата. У него нет ничего святого. Все его презирают, не меньше Поля, пожалуй.

Итак, Истомина сказал Кущику.

— А я совсем случайно узнала, Василий Иванович, что у одной из актрис нашей труппы есть очень интересное похождение в недавнем прошлом.

— Да что вы, божественная? Да может ли это быть? — подобострастно произнес тот.

— Представьте себе, что это факт! Среди нас есть девочка-пансионерка, бежавшая из пансиона. Ее разыскивают всюду, но никак не могут напасть на ее след. А между тем необходимо водворить ее обратно…

Тут Истомина так взглянула на меня, что я невольно побледнела.

— Что с вами, мамочка, уж не о вас ли речь? — лукаво подмигивая, спросил, обращаясь ко мне, Кущик. — Эге-ге-ге, барышня! Да у вас губа не дура, я вижу… Куда приятнее, я думаю, пожинать лавры на сценических подмостках, нежели учить географию и делать задачи…

Он опять подмигнул и, скорчив свое отталкивающее лицо в безобразную гримасу, добавил:

— А вот бы вас, красавица, водворить бы до… — и не кончил.

Бледный, но спокойный, перед нами очутился Арбатов. Он был сильно взволнован и всячески силился это скрыть.

— Послушайте. Кущик, и вы, Маргарита Артемьевна, — заговорил он глухим, прерывистым голосом, — если я еще раз узнаю или услышу про что-либо подобное, если вы еще раз позволите себе травлю этого ребенка, я… я… я выйду из состава труппы, вы никогда не увидите меня больше… А Светоносного я еще проучу за его соглядатайство и шпионства…

Теперь настала очередь Истоминой бледнеть. Она отлично знала, что только такая крупная величина, такой большой актер, как Арбатов, и такой опытный режиссер и антрепренер, как он, мог поддержать своим талантом, трудом и энергией хорошие дела театра. Без Арбатова труппа пропала бы совсем.

Ей стало жутко. Ей хотелось загладить свою вину, хотелось примирить его с собою, — и сладким голоском она заговорила:

— Ах, какой вы порох, Арбатов! Скажите, пожалуйста! Ну, можно ли так! Раз, два, и — вспыхнул. Ну, разумеется, я пошутила… Душечка Корали, я надеюсь, что вы поняли, что это была милая шутка и только… Ну, вот же, в доказательство моей симпатии и дружбы я вас поцелую.

И она действительно поцеловала меня, чуть коснувшись моей щеки своими холодными крашеными губами.

«Поцелуй Иуды!» — вихрем промелькнуло в моей голове.

— Берегитесь, Корали, она откусит вам нос! — услышала я, отойдя от Истоминой, насмешливый голос Миши и невольно засмеялась, засмеялась и… осеклась сразу.