Келли представила нас друг другу, добавив:

– Донован – красавец-мужчина, не правда ли? Обратите внимание на эту завлекательную улыбку и эти всепроникающие нефритово-зеленые глаза!

– Ох, перестань, пожалуйста! – сказал я, закатывая свои всепроникающие нефритово-зеленые глаза.

Моника вежливо улыбнулась. Что до меня, то Келли вполне могла бы уже отступить в сторону и дать мне возможность действовать, но ее продолжало нести.

– А какое одеяние! – продолжала она, подмигнув мне. – Какой стиль! – А потом спросила: – Моника, как бы вы назвали такую внешность?

– Э-э-э… континентальная?

– Обычная, повседневная для побережья, – сказал я.

Монике явно не терпелось вернуться к своим спортивным занятиям, но она ответила улыбкой на мою улыбку.

– Здравствуйте, Донован, – сказала она и протянула мне руку.

Я взял ее ладонь в свою и сделал медленный, нарочито претенциозный поклон, словно намереваясь ее поцеловать. Келли начала было хихикать, Моника оглянулась на нее и покраснела. Кажется, она хотела что-то сказать, но я еще сильнее сжал ее ладонь, и тут все в ее мире внезапно резко переменилось. Моника охнула и попыталась вырвать руку, но я переместил свой вес и ухватил ее другой рукой за предплечье. И прежде чем ее мозг сумел обработать и оценить происходящее, я швырнул ее в вэн с такой силой, что ее тело вмазалось в дальний его борт и с грохотом свалилось на пол.

В ужасе, с широко открытыми глазами Моника поползла к двери. Но я уже запрыгнул в вэн и перекрыл ей выход. Пораженная, онемевшая от внезапности этого взрыва насилия, она попыталась закричать. Но я схватил ее рукой за горло и так нажал, что она сумела издать лишь что-то вроде писка.

Глаза Моники судорожно метались в поисках Келли. Что это тут происходит, должно быть, недоумевала она. И почему Келли не приходит ей на помощь?!

Левой рукой я подпихнул Монику к торчащей из пола металлической скобе и прижал ее к ней, одновременно закрыв дверь вэна правой. Она попыталась вырваться из моего захвата, и я нажал посильнее, удерживая ее на месте. Потом услышал какой-то хруст и понял, что это треснул хрящ ее уха. Хрящ это был или нет, но это, кажется, лишило ее способности сопротивляться. Грудь Моники вздымалась, она дышала быстро и неглубоко, как ребенок, задохнувшийся после быстрого бега. Она издала низкий стон, как перепуганное животное, попавшее в капкан: слишком сильно напуганная, чтобы закричать, слишком потерявшая ориентацию, чтобы как-то реагировать.

Она, должно быть, слышала, как заработал мотор, видимо, почувствовала, как вэн дернулся, трогаясь с места. Какая-то часть ее сознания, пока еще действующая, как-то смогла понять и оценить ситуацию – все детали паззла сложились в картинку. Я понял это, потому что это было видно по ее лицу: Келли ведет машину, и возможности бежать не осталось никакой.

У нее в горле что-то переклинило, и это сработало как кляп – она не могла произнести ни слова. На щеке у нее собралась лужица – смесь слизи из носа и крови, – расползлась и повисла подобно распустившейся пряди веревки. Виктору бы это понравилось – то, в каком жутком положении Моника оказалась за столь короткий промежуток времени. Тут, словно по подсказке, у нее обильно полились слезы.

– Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! Вы мне больно делаете! Больно! Пожалуйста! Отпустите меня!

Келли проверила шоссе впереди, затем глянула в зеркало заднего вида, прежде чем сбросить скорость.