|
Разумеется, Зелигман поднял раввина на смех и потребовал немедленно приступить к процедуре заключения брака. Но вместо этого рабби Ицхак поднял руку к небесам и воскликнул: «Господи, ты видишь, как здесь смеются над законами, что Ты даровал нам?» — Эту фразу реб Алтер воскликнул в полный голос, и лицо его было исполнено вдохновения, словно это он был тем самым гаоном из Богемии, стоявшим на площади в центре Кракова. — И все, кто был на площади, — продолжил он тихо, — все те сотни собравшихся вдруг почувствовали, как задрожала под ногами земля. А после раздался удар грома — всего лишь один удар. Но был он страшен и столь силен, что земля, прямо под хупой, вдруг раздалась — и жених с невестой даже охнуть не успели, как провалились в эту расщелину. А земля тут же сошлась, будто вода, после того как бросишь в нее камень. Все разбежались, оставив на площади рабби Ицхака из Богемии. Он и сам был поражен случившимся. Позже вокруг этого места власти установили круговую ограду. Это сделали по просьбе евреев. Поскольку среди них было много людей, подобно Зелигману, ведущих свой род от коэнов, а коэнам нельзя приближаться к мертвому телу. И чтобы все помнили, что на этой площади заживо погребены грешники, а значит, стала она чем-то вроде кладбища, поставили эту ограду. Я сам видел ее, когда приезжал в Краков… — Реб Алтер помолчал немного, а после, взглянув остро на раввина, сказал: — Вот как Всевышний карает за попытку нарушения Закона. Они ведь тоже любили друг друга, реб Хаим. Но это их не спасло!
— Кто знает… — задумчиво заметил рабби Хаим-Лейб. — Я увидел в твоем рассказе не только историю наказания грешника, но и высшее милосердие, проявленное Творцом. Он, разумеется, не мог допустить нарушения данного Им Закона. Но Он не подверг этих несчастных самому страшному наказанию. Все-таки нет. — Какому еще самому страшному наказанию? — Алтер-Залман недоуменно воззрился на раввина. — О чем ты толкуешь, реб Хаим? — О самом страшном наказании для влюбленных, — пояснил раввин. — О разлуке. Он наказал их — но не разлучил. А ведь для них разлука была стократ тяжелее смерти и страшнее ее. Лицо Алтер-Залмана потемнело. Он резко выпрямился во весь рост и сказал раввину: — Ты ничего не понимаешь, раввин! Голова твоя набита чужими премудростями, но сам ты не видишь ничего. Разве Рохла — обычная девушка? Нет, раввин, твоему жалкому местечку явлена была великая милость: Божественная Шехина спустилась с небес и воплотилась в моей дочери! А мне уготована была честь — хранить ее до тех пор, пока… — Тут он запнулся и махнул рукой. — Неважно. Она должна была ждать часа, когда Мессия, уже живущий среди нас, откроется. Она должна была сопровождать его в Иерусалим! А этот жалкий шойхет, ничтожество, разрушил все надежды! И потому, — понизил он голос до шепота, — потому он умрет. Я обратился в Высший Суд с прошением страшным, но я имел на это право. Уходи из моего дома. И жди того часа, когда придет к тебе весть о мучительной смерти недостойного Нотэ-Зисла Гринбойма. — Сказав это, Алтер-Залман снова сел. Огонь в глазах его потух, лицо словно бы постарело. Рабби Хаим-Лейб был не столько напуган, сколько огорчен — не словами «безумного литовца», но его искренней убежденностью в справедливости собственного сумасшествия. Он уже хотел покинуть этот дом, когда взгляд его упал на книгу с обгоревшими краями. — Что это? — спросил он удивленно. — Что это за книга, реб Алтер? — Я нашел ее, когда ездил по делам в Прикарпатье, — ответил Алтер-Залман равнодушно. — Вернее сказать — она меня нашла. Ее написал святой мученик Шлоймэ бен-Элиягу, убитый гайдамаками в страшную годину «гзейрос тах», да отмстит Всевышний за его кровь. |
