|
Но более всего удивило тех, кто его обнаружил, что на плечи покойника, наподобие талеса, наброшен был кусок грубой холщовой ткани — из каких обычно шьют саваны. По этой ткани, да потому еще, что была она сшита по краю грубыми стежками, старая знахарка Шифра и определила, что Гершеле попал в миньян покойников. После такого человек уже не может их покинуть, ибо миньян должен сохраняться. Но рыдающей Двойре она ничего не сказала. Только велела ей и прочим немедленно вылить всю воду, которую держали яворичане в бочках и кадушках, ибо никто не знает, в которой именно посудине ангел смерти, прилетавший за душой Герша-сапожника, ополоснул свой отравленный нож.
БАЛЛАДА О САПОЖНИКЕ ГЕРШЕ
Рассказ третий ХЛЕБ И СОЛЬ
Тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное. Теплым летним вечером, вскоре после захода солнца, но задолго до того, как темнота упала на крыши домов, в местечко Яворицы въехала коляска, в которую была запряжена пара сытых гнедых лошадок. Коляска принадлежала габаю здешней синагоги Аврому-Ицхаку Фишеру, он же сидел на козлах и с нескрываемым высокомерием смотрел на высыпавших навстречу яворицких евреев. Что же до его пассажиров — молодого виленского раввина Якова-Лейзера Гринберга и его жены Шейны-Фрумы, — то они были немало смущены внезапным и неприкрытым вниманием. Габай, несмотря на неприступный свой вид, понял их состояние и счел нужным объяснить: — Реб Яков, — сказал он, повернувшись к раввину, — вы не стесняйтесь. Просто Яворицы долго оставались без раввина. Как старый Шмуэль Коган умер — а тому уже без малого три года прошло, — так никто и не приехал. — Почему? — поинтересовался Яков-Лейзер. Габай пожал широкими плечами. — Кто его знает, — уклончиво ответил он. — Может, не хотели в такую глушь забираться. Может, еще что-нибудь. Не могу сказать. Мы писали многим. Вот, и учителю вашему в ешиву «Симхэс-Тойрэ» написали — так он нам посоветовал вас просить. Сказал, что вы сразу же согласились. Правда? — Правда, — ответила за мужа ребецен Шейна. — Мы с мужем решили: нехорошо, чтобы столько евреев, да еще в наше опасное время, ходили за десятки верст по всякому поводу. Авром-Ицхак одобрительно кивнул и замолчал, вновь уставившись на дорогу. Через какое-то время коляска остановилась у большого двухэтажного дома на краю местечка, рядом с рекой Долинкой. — Вот здесь, рабби, — сказал Авром-Ицхак, слезая с козел и обматывая вожжами облучок. — Теперь это ваш дом. Дай вам Бог счастья в его стенах. Располагайтесь. Если что-то понадобится — зовите, не стесняйтесь, я живу через два дома. А пока — пришлю кого-нибудь, помогут вам распаковаться и занести вещи. И не волнуйтесь, дом прибрали к вашему приезду, где надо — подремонтировали. Крышу обновили. В общем, дай вам Бог счастья и здоровья на новом месте. — Он еще раз кивнул раввину и ушел, оставив новоприбывших одних.
Раввину Якову-Лейзеру Гринбергу было двадцать три года, ребецен Шейне-Фруме — двадцать. Реб Яков получил известность еще совсем молодым человеком — в восемнадцать лет он написал удивительную по глубине и аргументации книгу «Хазак Маген», посвященную разбору некоторых галахических постановлений знаменитого «Магида из Брод» — галицийского раввина Шломо Клугера, возглавлявшего общину города Броды и вступившего в активную дискуссию относительно набиравшей популярность машинной выпечки мацы. Несмотря на высокий авторитет бродского раввина, рабби Яков оспорил его аргументы, по мнению многих — вполне обоснованно. На этом дискуссия, безусловно, не прекратилась, она продолжалась много лет, уже и после смерти р. |
