Я, заинтересовавшись бобами, выловила один сморщенный из кастрюли, сняла чешую, а зернышко разгрызла.

— Старуха Браун жива? — спросила я.

— Конечно, — с уверенностью ответила молодая Браун, — такие как она живут по сто лет.

— Значит, никаких наследников! А старуха вернется сюда и будет здесь жить?

Она пожала плечами.

— Мама говорит, что мы уедем отсюда.

Я ждала, ждала возмущенных слов: «Нет, конечно, нет!» или: «Вы можете здесь оставаться!», «Не о чем и говорить!» Но Браун лишь кивнула:

— Да, я знаю.

— А я не хочу!

— Чего не хочешь?

— Уезжать отсюда.

— Но ведь это не завтра, — утешила меня фон Браун. — Пройдет еще время. — Она посмотрела на меня, потом на кастрюлю. Уставилась в нее, будто увидела там что-то необычное. Но ничего необычного там не было. Поэтому она опять посмотрела на меня и проговорила:

— Завтра они уезжают. Рано утром. Я только что узнала.

Глупости! — не поверила я, потом добавила; — Может, еще не точно?

— На этот раз точно. — Браун опять глядела в кастрюлю.

— Может, он будет вас навещать?

Браун вздрогнула.

— Кто меня будет навещать?

Глупая гусыня! Кто? Чего она на меня уставилась?

— Кто? — ее голос зазвенел.

Я могла бы ответить: «Майор, конечно!» Но пробормотала: «Ах, никто!» и вышла из кухни. Отправилась к Ивану.

— Завтра тебя уже не будет? — спросила я его.

Иван кивнул.

— Куда вы уезжаете? — спросила я Людмилу.

— В Германию, проклятую Германию, — ответила та.

Я осведомилась, будут ли они сегодня праздновать прощание.

— Нет, не будем, уже отпраздновали. Помимо всего прочего, мы должны отправиться в путь рано-рано, в четыре утра. Очень трудно подняться так рано! — засмеялся Иван.

Я спросила его, будут ли они в Германии вместе с Коном. Иван считал, что в Германии Кон опять будет с ними.

— Передай ему привет от меня.

— Что ты сказала? — переспросил Иван. Он не понял моих слов.

— Скажи Кону, передай Кону…

— Что сказать Кону?

Ах, что сказать Кону?

— Ничего! — закричала я.

Иван, беспомощно озираясь, еще раз переспросил:

— Я должен сказать Кону… ничего сказать..?

Я кивнула. Людмила улыбнулась.

Вскоре Иван с винными бутылками пришел к нам попрощаться. Я уже была в постели. Мама и сестра тоже. Отец, сидя у окна, ремонтировал часы. До отъезда русских ему нужно было отремонтировать еще штуки четыре. Иван вошел в комнату на цыпочках, позвал отца.

— Мне надо работать, Иван, — ответил тот.

— Идем, камерад, идем, ты много работаешь.

Отец поднялся, накрыл посудным полотенцем свой стол и вышел с Иваном. Они сидели в комнате Людмилы. Еще какое-то время я слышала их голоса. Потом заснула. Проснулась я среди ночи. Услышала голоса Ивана и отца, на этот раз из комнаты дядек. Я выбралась из постели, метнулась к двери. Что-то зашевелилось, заворочалось — приподнялась в постели мама. Я затаилась.