Ты проснулась, моя девочка, мой прекрасный летний ангел.

Мы уже здесь, в последнем приделе, и сперва ты увидишь, как я сделаю это.

Я забила в деревянный пол четыре больших гвоздя, привязала тебя к ним. Смотри в мою сторону.

Я сажусь рядом с отцом на его диван.

На мне маска, так что мое лицо лишено очертаний, я надела мои белые паучьи лапки, прижимаю ожерелье из когтей кролика к его щекам и рву его кожу, он кричит, старый пень, но на самом деле в нем уже не так много жизни осталось.

Ты отводишь глаза.

СМОТРИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

И ты смотришь.

Она голая, на ее лице снова маска.

Голова болит, но Туве отчетливо видит эту сцену, понимает, что находится в затхлой квартире бог знает где и что женщина, совершенно голая, сидит рядом со своим отцом и собирается сделать ему что-то плохое.

Зачем?

Она кричит, чтобы я смотрела, но я не хочу смотреть, и она снова царапает ему щеки, и он кричит.

Она встает.

Ее тонкие белые хирургические перчатки мерцают в слабом свете.

Я не могу подняться.

Запах хлорки, которой мама обычно выводит пятна.

Мама, папа, торопитесь!

Я слышу, как она возится в другой комнате, выдвигает ящики, что-то разыскивая, и мужчина пытается кричать, но она заткнула ему рот тряпкой, как и мне.

Никто из нас не может подняться.

Никто из нас не может бежать.

Нож.

Старый кухонный нож, который мы с Элизабет мечтали вонзить в него, он сохранился — длинный грубый нож с бакелитовой рукояткой.

Я беру его из подставки возле мойки.

Держу в руке. Думаю о том, как неудачно все получилось с Софией Фреден. Я увидела ее, когда она работала в кафе в «Тиннисе» в прошлом году, и у нее была такая же походка, как у тебя, Элизабет, и по поводу нее я подумала, что если сделать все быстро и в одном месте, то мне удастся добиться желаемого результата за счет скорости и шокового эффекта, как при взрыве или бурной химической реакции. Я царапала и рвала ее когтями — она первая, с кем я попыталась это проделать, — но ничего не добилась. Кролики — всего лишь животные, их любовь бессмысленна.

Я отмывала ее дочиста прямо в парке. Работала очень быстро.

Но она повисла у меня на руках, когда я нажала на ее шею.

Она умерла, а ты не возродилась.

Но, дорогая сестра, я не сомневаюсь, что на верном пути. Теперь я знаю, чего не хватало.

Посмотри на меня в своем ожидании.

Вернись ко мне со своей любовью. Знай, что я тоскую по тебе.

В руке у нее нож.

Туве видит, как блестит лезвие, и женщина кричит «Смотри же!», садясь на диван рядом с мужчиной, который, как думает Туве, ее отец.

Она взмахивает в воздухе ножом.

Кричит:

— Это все ерунда!

И вонзает нож ему в грудь, в живот, еще и еще, его зрачки гаснут, глаза белеют, все тело дрожит, и она снова вонзает в него нож, еще и еще раз, и кровь течет рекой между его коричневым джемпером и серыми брюками.

Теперь он неподвижен.

А я в полном ужасе, но вижу все до мельчайших деталей.

Она берет его руку, мама.

Снова взмахивает ножом и отрезает ему пальцы, так что они валятся на пол, и кровь, мама, кровь.

Рука без пальцев падает на ткань дивана.

Она закончила с ним.

Поворачивается ко мне, мама.

Я бьюсь, рвусь, кричу, плачу.

Но ничего не происходит.

Если ты идешь сюда, поторопись.

69

Финспонг.

Часы показывают четверть седьмого, улицы маленького городка по-прежнему пусты. Зак неправильно поехал на развязке, чуть не сбил полусонного почтальона на велосипеде.

Центр.

Серые здания, павильон быстрой еды, деревья, расправляющие на солнце свои ветви, газоны и клумбы не такие ухоженные, как в Линчёпинге, но все же ощущение сонной идиллии так явно, словно маленький городок хорошо чувствует себя в роли спального района.