– Ты что-то путаешь, – отмахнулась бабушка, – выступает известный экстрасенс Поздняк.

Поздняк согнул две чайные и одну десертную ложку. Затем, не исчерпав запасов интеллекта, готов был взяться за вилки.

– Зачем он это делает? – спросила я.

– Демонстрирует возможности человеческого организма, – усмехнулся дед.

Странно, почему никто не скажет магу, что намного проще гнуть ложки руками, сберегая силу мысли для более благородного труда? За экраном зрители отчаянно хлопали горбатым столовым приборам. Я доела кашу прямой ложкой и пошла читать Аверченко. Уж он бы точно разделил мое недоумение по поводу странностей современных экстрасенсов.

Собакин освоился у нас на крыльце. Ему постелили старое пальто, которое бабушка давно собиралась выбросить, а дед обрадовался: «Говорил же, еще пригодится!» Теперь мне не приходилось жертвовать своим завтраком, щенку выделялась его законная сосиска по утрам, а днем перепадало всякой вкуснятины без меры.

Пашка сказал, что Собакин сможет нам пригодиться в раскрытии тайны. Мы возьмем его и проберемся на участок к Феликсу Петровичу, пока тот будет находиться у тети Насти. А если председатель внезапно нагрянет, скажем, что щенка принесли предлагать.

Договорились завтра дождаться, когда Феликс Петрович к тете Насте намылится (что он делал в последнее время каждый день, пропадая в ее доме по нескольку часов), и залезть к нему на участок.

Посреди коротко подстриженного газона красным прыщом возвышался кирпичный дом, в дальнем углу участка к забору примкнул новенький сруб бани. Хорошо, что поселковые деньги еще не дошли до председательского забора, и мы легко прошмыгнули на участок через небольшую прореху в штакетнике.

Пробраться в дом не представлялось возможным, а на участке не за что было глазом зацепиться. Мы тихонько поднялись по каменной лестнице на крыльцо и попытались подергать дверь – глухо. Вдруг Пашка со всего маха пихнул меня в бок.

– Смотри-и-и! – сквозь зубы проскрежетал он.

Я проследила за Пашкиным взглядом и увидела под длинной лавкой у дальней стены крыльца один из тех страшных мешков. Он неуклюже завалился набок и был слегка приоткрыт. Из мешка что-то выглядывало. Что-то темное, вроде покрытой волосами головы.

Я открыла рот, чтобы закричать, но спазм сковал горло, не позволяя выйти ни одному звуку. Пашка стоял рядом белый, как простыня. Потом, видимо, взяв себя в руки, он начал медленно приближаться к мешку. Щенок, которого я взяла для конспирации, тявкнул у меня на руках, мы вздрогнули.

Пашка подошел вплотную к скамье, под которой лежал мешок, и осторожно пнул его ногой. Торчащая из отверстия голова покачнулась и выкатилась наружу. Мы завизжали и сбежали с крыльца.

– Ничего страшного, мертвая голова нас не укусит, а дело надо довести до конца! – заявил обнимающий меня трясущимися руками Пашка.

Он выдохнул и начал подниматься по лестнице обратно. Я зажмурилась, хотя все равно снизу ничего не смогла бы увидеть.

Вдруг раздался Пашкин смех.

– Солнцева, иди скорей сюда, ты должна это видеть! – покатываясь со смеха, фальцетом завывал Пашка.

Не совсем понимая причину Пашкиного смеха – поди, помешался от страха, – я осторожно поднялась по ступенькам.

Мешок широко раскрыл свою пасть, и из него вылезла добрая часть внутренностей – пакеты из-под кефира, консервные банки, бутылки… Венчала картину «голова», оказавшаяся не чем иным, как древней меховой шапкой.

– Мусор, – в недоумении констатировала я.

– Помойка! – поддержал, продолжая гоготать, Пашка.

Мне показалось или на самом деле мимо пролетел мыльный пузырь и, сев на старую меховую шапку председателя, лопнул – «пх»?

Ну да, все становилось на свои места! У Феликса Петровича сломалась машина, отвозить отходы своей жизнедеятельности на свалку в километре от поселка он не мог, и не придумал ничего лучше, чем закапывать мусор в лесу…

– Завтра пятница, накопил за неделю, – приговаривал Пашка, щелкая вокруг мешка фотоаппаратом.